Иван Махначук, состояние российской угольной отрасли, ч. 2
Когда мы говорили о необходимости подготовки кадров специалистов для угольной отрасли, то часто слышали в ответ: «А зачем их готовить, когда в процессе реструктуризации в 90-е годы более 200 тысяч шахтеров было высвобождено, потому что закрыли 203 добывающих предприятия — шахты, разрезы?» И вроде бы готовы профессионалы. Люди, которые имели опыт работы, — инженеры, технические работники, рабочие основных профессий — остались за воротами шахт, предприятий. К сожалению, многие оказались в депрессивных регионах. Скажем, Тульский угольный бассейн — там вообще почти все оказалось полностью закрыто. Очень сильно пострадали Свердловский угольный бассейн, Ростовский бассейн и ряд других. Так что люди вроде есть, зачем их готовить? Они стоят за воротами. Мы только пальцем щелкнем, и они придут. Но прошло время, 10 лет или чуть больше, пальцами все щелкают, а никто не идет. Потому что те профессионалы, которые были, как-то устроились в своей жизни. Кто-то уже на пенсию вышел. А молодежь идти в шахту не очень хочет. Ведь средняя заработная плата в угольной отрасли сегодня — 26 тысяч рублей. Прикиньте, стоит ли за 26 тысяч рублей лезть в шахту, подвергать свою жизнь риску, каждый день переодеваться в грязную обувь и в общем-то достаточно тяжело работать в зажатом подземном пространстве? 26 тысяч можно заработать и на поверхности. В Москве, я думаю, это вообще не сложно, как и в других крупных городах. А вот в маленьких городах есть проблема. Но молодежь сегодня мобильная и может куда-то уехать. Другое дело люди, которым сегодня порядка сорока лет, у которых семья, дом. И уехать далеко некуда, и работать все равно надо. Поэтому одна из задач перелома психологии — это, конечно, подготовка кадров. Это внимание к вопросам безопасности. И, безусловно, совершенствование оплаты труда. Заработная плата должна быть адекватной — и достойной.
Я могу для сравнения привести несколько цифр. Поскольку я являюсь вице-президентом всемирной организации горняков, энергетиков, химиков, которая объединяет свыше 20 млн горняков и шахтеров из более чем 120 стран мира, я имею возможность ездить по разным странам, смотреть, как обстоят дела у наших коллег в той же Южной Африке, в Германии, в Австралии, в Индии, в Америке, в Польше и других странах. И могу сравнивать. Так вот, средняя заработная плата шахтеров в Европе составляет 3,5—4 тысяч евро, то есть где-то порядка 150 тысяч рублей. Зарплата шахтеров в Австралии — 5,5 тысячи американских долларов. Если пересчитать, это получается порядка 150—160 тысяч рублей. Причем во многих случаях заработная плата не зависит от конечного объема, то есть от какой-то премии. У нас привыкли, что какая-то часть — тарифная. Если хорошо работаешь, то полагается премия. Как лошади морковку повесили, и она, бедная и голодная, бежит за этой морковкой. Достать не может, но бежит из последних сил. Наши работодатели, к сожалению, точно так же относятся к шахтерам — и вешают эту морковку. До недавнего времени на разных предприятиях у нас была ситуация примерно 50 на 50 (плюс-минус). Скажем, на той же шахте «Распадская» до взрыва система оплаты труда была такая, что 48 процентов составляли тарифы, доплаты, то, что необходимо платить по закону, и 52 процента — премия. Здоровый, нормальный мужик, зачем он идет в шахту? Заработать денег, чтобы содержать свою семью, детей воспитывать, кормить. Для него эти 50 процентов заработка были очень важны. А не выполнив план, не получишь половину зарплаты. На шахте «Распадская» у основных профессий, проходчиков и всех, кто непосредственно добывает уголь, зарплата была где-то около 50 тысяч. 50 тысяч для Кузбасса — это хорошие деньги. И если, не выполнив план, ты получишь 25 тысяч, а выполнив, в том числе иногда и любой ценой, — 50 тысяч, то это очень важно.
Во многих странах, для того чтобы минимизировать влияние человеческого фактора и уйти от угрозы аварии в результате нарушения техники безопасности в погоне за зарплатой, принимается так называемая почасовая система оплаты. Когда человек приходит на работу, он обеспечен всем необходимым. Машино-механизмы работают, все крутится, все включается. Его задача — нажать на кнопки и, соблюдая технологии, соблюдая правила эксплуатации машин и механизмов, дать угля ровно столько, сколько нужно, поскольку горная техника это позволяет. Мы считаем, что в России должна быть введена такая же система оплаты труда. И равное отношение к людям, вне зависимости от того, добывается ли уголь на шахте или на разрезе, хотя там разная себестоимость. На разрезе уголь дешевле добывать, чем на шахте. Но на рынке в целом он стоит абсолютно одинаково, потому что он одинакового качества, одной марки. И для потребителя абсолютно без разницы, добыт этот уголь под землей либо на разрезе.
Цена угля на международном рынке — скажем, в Германии, либо в Австралии, либо в Америке — одинаковая. А если в Америке, в Австралии и в России уголь стоит одинаково, то, соответственно, и труд должен быть оценен одинаково, в том числе и с точки зрения глобальности рынка. Если уголь рентабелен на уровне тех цен, которые существуют в мире, и в этих ценах учтены условия труда и достаточно высокая — как в Европе и в Америке, — оплата труда, то шахтеры в России должны получать примерно такую же заработную плату. Но поскольку они — на основных профессиях — получают зарплату в три раза ниже, чем, скажем, в Европе, в Америке и в Австралии, нам нужно думать о том, что эти деньги попадают в карман собственников, то есть формируется некая прибыль и, безусловно, идет недоплата труда. Потому что прибыль создается как раз за счет шахтеров, а не за счет техники и чего бы то ни было другого. Вы можете купить золотой комбайн и поставить в шахту, но если на нем не будут работать люди и добывать уголь, то прибыли никакой не будет. Будут только затраты. А вследствие этих недоплат, неправильной — премиальной — системы оплаты труда, «морковки» человеческий фактор активизируется в неправильном направлении, что ведет к всевозможным нарушениям, различным авариям, гибелям и так далее.
Мы долго воевали с собственниками и заключили федеральное соглашение, в котором прописаны многие параметры. Мы выходили на параметры 60 на 40. 60 — условно постоянная часть, 40 — премиальная. Переговоры с собственниками проходили очень сложно, но тем не менее нам удалось договориться. И сегодня по нашему соглашению с собственниками эта условно постоянная часть должна быть не ниже 70 процентов. 30 процентов — премиальная часть. Причем, говоря о премиальной части, мы пытаемся уйти от привязки ее к объемам добычи угля. Премия должна даваться: первое — за соблюдение технологий производства горных работ; второе — за соблюдение технологий эксплуатаций машино-механизмов; третье — за соблюдение безопасности работ. Из этого должна складываться премиальная часть. Если мы будем правильно эксплуатировать машино-механизмы, то избежим аварий. Как раз поэтому мы и хотим уйти в эту плоскость. И я должен сказать, что ряд собственников и хозяев угольных компаний сегодня это понимают.
Цена вопроса, цена риска очень велика. Потому что угольные компании сегодня преобразуются. Они вышли на новый рынок. Их акции продаются на международных биржах, в том числе в Лондоне, в Нью-Йорке, во Франции, в Германии, во Франкфурте-на-Майне. Желая привлечь частного инвестора, в том числе зарубежного, они обязаны обеспечивать безопасность труда, создавать достаточно хорошие условия. И показать частным инвесторам, в том числе зарубежным, что они делают все для того, чтобы предприятие работало стабильно, чтобы не было аварий. Например, акции шахты «Распадская» на международном рынке резко покатились вниз, потянув за собой акции металлургических и других компаний. Уголь стоит во главе угла. Все это рухнуло, и собственники много потеряли. Сегодня, к сожалению, существует мало инвесторов, которые хотели бы инвестировать в угольную отрасль, понимая риски, которые могут возникнуть в связи с авариями и привести к потерям. Потому что оснащение шахты в основном идет за счет собственников, за счет инвесторов, которые вкладывают деньги с учетом перспективы. Ведь угольные активы — это «длинные», а не «короткие» деньги. Вкладывая деньги в угольную компанию, нужно понимать, что ты вкладываешь как минимум на три–пять лет, когда она выйдет на определенный уровень и начнется отдача от этих акций. Многие собственники понимают, что они вышли на рынок, а рынок сегодня глобальный. Весь мир следит за угольными активами, скажем, в компании «Северсталь» и других угольно-металлургических компаниях. И я думаю, что мы сможем выровнять, улучшить ситуацию. Я боюсь об этом заикаться, но надеюсь, что мы сможем ее переломить.
Комментарии