Бюрократия против интелекта

Наш госаппарат — это не нанятые населением и подотчетные ему управленцы, а бюрократия, т.е. управленцы, назначенные сверху и подотчетные только начальству и имеющие основным мотивом своей деятельности самосохранение себя во власти.
    Отсюда проблема — внедрение того или иного интеллектуального продукта в сфере общественного строительства не может быть осуществлено без разрешения бюрократии, имеющей свой, а не общественный интерес. Интеллектуальный продукт, полезный для общества, но противоречащий интересу бюрократии, не имеет шанса на реализацию.
    Вы — член Правления Российской ассоциации политической науки, автор закона РФ «Об общественных объединениях» 1995 года, лидер российской команды количественных исследований гражданского общества на основе международной сравнительной методики «Алмаз». Мотив вашей работы — общественная польза, а не польза бюрократии. Но если ваш интеллектуальный продукт противоречит бюрократии (или не учитывает ее интересов), то он не реализуется (не внедряется) В этом случае ваша деятельность теряет смысл — что толку в проектах, не ставших реальностью? Вряд ли вам нравится такая ситуация. Как вы с ней справляетесь?
    — Я согласна с общей характеристикой нашей власти как власти бюрократической, навязанной населению сверху и поддерживаемой силой аппарата, а не выбранной снизу путем свободного волеизъявления граждан. Но я не согласна с тем, что общественный интерес всегда, везде и повсюду прямо противоречит интересам бюрократии. Я не согласна с тем, что наша бюрократия — безликий монолит, что это какая-то железобетонная конструкция без дверей, окон или даже трещин, через которые в этот «монолит» проникает общественный интерес.
Общий мой ответ на ваш вопрос: «справляюсь» с ситуацией через поиск и расширение этих «трещин». Ищу и нахожу «окошки», а иногда и небольшие «дверцы» в управленческом аппарате, где внятные предложения можно реализовать — без потери для смысла. Я не приемлю правил «суверенной демократии» и не стремлюсь найти им «конкретно-исторического» оправдания, чем охотно занялись многие наши коллеги. При этом я утверждаю: даже в действующем политическом режиме остаются каналы общественно-полезного взаимодействия с бюрократией, в том числе и через мотивированную критику, через грамотное оппонирование.
    Ваш вопрос касается не только меня, но всех ученых и специалистов, работающих в сфере общественного устройства, тех, кого принято называть экспертным сообществом. Если шире, то речь идет о нашем интеллектуальном потенциале, об эффективности его использования. Это важнейший вопрос, тут очень много острейших проблем и потому хотелось бы ответить на ваш вопрос подробнее.
    Мой первый тезис: экспертное сообщество просто обязано использовать каналы взаимодействия с бюрократией. Да, этих каналов очень мало на федеральном уровне, но гораздо больше  на уровне региональном, и еще больше — на муниципальном уровне. Там, «внизу», на местах местная власть вынуждена решать проблемы. И не только, и даже не столько потому, ею движут высокие морально-этические мотивы, что «совесть заела» или «жителей пожалели». Они именно вынуждены, потому что иначе снимут, должности лишат, а то — и посадят. Мотивы для их инновационного поведения могут быть самые разные, в том числе такие, о которых красочно рассказал Борис Вишневский на последних Ходорковских чтениях.
    Там, «внизу», проблема не в бюрократическом самоутверждении власти, а в том, что как раз там катастрофически не хватает именно экспертного ресурса. Там очень остро ощущается нехватка специалистов, которые могли бы посоветовать, как сделать. Деятели муниципальной и региональной власти зачастую закончили местный аграрный техникум, а решения им надо принимать в сфере публичной политики, общественного диалога, экономической стратегии. Им позарез нужны эксперты, но они не знают, где их искать, к кому обратиться. Не видят они экспертов. Не знают, где, на какой полке, в каком магазине лежит этот экспертный ресурс, пригодный для их конкретных нужд. Им не нужен (или пока не нужен) ресурс «глобального» характера, касающийся общих принципов государственного устройства, общественных отношений, развития партийной системы. У них тысячи и тысячи конкретных вопросов вроде сведения бюджета на конкретный год, расширения муниципальной налоговой базы или строительства детского сада, деньги на который уже потрачены в прошлом квартале на погашение долгов по зарплате. Все эти вопросы невозможно грамотно решить без специалистов-экспертов, но они не могут их найти, спешат, делают глупости, загоняют свое хозяйство в тупик. Им надо помочь.
    Второй мой тезис — о внедрении наших интеллектуальных продуктов помимо госаппарата. Без его помощи, а точнее — без его разрешения. Внедрение должно идти через общество, через общественные сети. Общество и в условиях нашего режима есть заказчик экспертного продукта. Я утверждаю: не только бюрократия заказчик, но и общество тоже. Что представляет из себя общество как заказчик? Это, прежде всего, реально действующие гражданские союзы. Они есть, они работают, им очень нужен наш экспертный продукт. Оглянитесь вокруг, поищите — их тысячи, они занимаются реальным решением проблем людей — от самопомощи семей, где живут инвалиды (вы хотя бы знаете, что таких людей в России больше 30 миллионов?) до родительского контроля за наркотиками в школах, что в ряде южных регионов принимает масштаб национального бедствия. Что за люди туда входят? Обычные граждане, просто граждане, которым не на что надеяться, кроме своих сил, своей самоорганизации. Что они делают? Ищут информацию, ищут специалистов, создают комитеты действия, решают вопросы по мере их обострения. Главный результат их работы состоит в том, что люди учатся выживать без помощи и поддержки государства, рассчитывая только на свои силы.
    В рамках научной работы нашей кафедры мы разработали субъектно-институциональный подход к описанию современных политических процессов. Книжки могу подарить, а кратко суть в том, что у нас сейчас политические институты очень слабы, зато сильны субъекты, которые этими институтами вертят, как хотят. Но и институты построить просто так не получается, поскольку те субъекты, которые сегодня сильны — прежде всего сам Кремль — ничего менять не хотят. Вот и получается: чтобы «строить» какие-то новые институты — или перестраивать «старые» — надо сначала создать самих «строителей», то есть воспитать новых субъектов политического действия. На магистерской программе по публичной политике, а также в нашем исследовательском комитете Ассоциации политической науки мы готовим людей, которые понимают эту задачу и готовы этим заниматься.
    Вырастить в обществе субъектов политики — это ведь не как вырастить картошку на огороде. Субъектами не рождаются — ими становятся. Само «качество субъектности», или вернее, степень субъектности складываются постепенно, вырастают из опыта политического действия. Мы выделяем также понятие социальных и политических акторов, которые, хотя и действуют в политике, но не всегда полностью «субъектно», то есть в полной мере самостоятельно. Но из взаимодействия всех акторов — и самостоятельных и не очень — из которых складывается то, что называется публичное политическое пространство и его характеристики (содержание, величина, наполненность, происходящие процессы). На эту тему написана уже не одна статья, изданы три книжки, есть даже методики измерения этого пространства.
    Акторы обладают разной степенью субъектности. Например, нет смысла рассматривать политическую субъектность «вообще бюджетников» или «вообще молодежи». Но если мы посмотрим на конкретное про-властное молодежное движение «Наши» или на пенсионеров, вышедших на улицу в знак протеста против монетизации льгот (не «вообще пенсионеров», а именно тех, кто вышел), то тут мы можем измерить степень субъектности. Если движение «Наши» было создано «внешними силами», под влиянием «внешнего субъекта», то уж пенсионеров никто «извне» не организовывал — сами догадались! То есть, самоорганизованные пенсионеры неожиданно стали самостоятельным субъектом политики. Выросли из социальной среды через артикуляцию интересов, через построения связей между единичными действующими лицами (единичными персонифицированными акторами) через построение сообщества. Сообщества людей, попавших в одинаковую жизненную ситуацию.
    Сообщества еще не заказчики ИП, но уже потребители его. Например, мигранты. Громадное сообщество! Но госаппарат как не делал для них ничего, так и не будет делать. Для них работает Светлана Ганнушкина и ее организация — Гражданское Содействие. Такая организация — уже реальный заказчик экспертных предложений и социальных технологий по данному предмету. И мы, эксперты, можем и должны их предоставить. К сожалению, большинство экспертов ищут заказ где-нибудь в федеральном правительстве, не замечая вокруг себя тысячи реальных заказчиков со стороны общества и это совершенно неправильный подход.
    Еще пример — люди, неудовлетворенные жилищной реформой, или — оплатой коммунальных услуг, или совсем уж конкретно — процедурой выбора компании по управлению услугами ЖКХ. Есть ведь сотни негосударственных организаций буквально в каждом регионе, которые занимаются этими проблемами. Например, «Союз защиты пермяков», возглавляемый А.Зотиным, — достаточно новая, но уже влиятельная организация. Они конкретно защищают конкретные интересы жителей Перми. Они проталкивают нормативные акты, проводят пикеты, кампании писем, другие акции. Они работают с депутатами, с исполнительной властью, со всеми, кто что-то может сделать в их направлении. И для меня как для эксперта, заказчиком является Саша Зотин и его «Союз», а не администрация Пермской области. Именно «Союз защиты пермяков» — реальный субъект политической деятельности, представляющий интересы общества. Переход от сообщества к субъекту — очень конкретный процесс, он лежит через самоорганизацию. Есть чем-то недовольные граждане (точечной застройкой, оплатой ЖКХ, повышением пошлин на иномарки, потерей денег в обанкротившихся банках), но их деятельность не будет эффективной, если нет консолидации, структурирования и описания их интереса, выстроенной стратегия действия по защите этого интереса. Всеми этими вопросами и начинает заниматься инициативно созданная организация, а в ней — конкретные люди, такие как Зотин и его товарищи. При этом, он-то как раз — реальный субъект именно публичной политики, поскольку действует вполне самостоятельно, защищая коллективный общественный интерес. И в этом смысле, как субъект, он стоит на одном уровне, скажем, с Главой управы. Саша со своим пикетом может перекрыть какую-то дорогу, и Глава управы в этом случае будет от него зависеть и с ним считаться.
    Поскольку я уже больше 20 лет — с самого начала перестройки — работаю именно с реальными общественными субъектами, меня мало радуют общие правильные теоретические призывы, которые звучат на наших интеллектуальных площадках- в том числе и на Ходорковских чтениях. Большинство аналитиков говорят о достаточно абстрактных вещах и не видно, чтобы хоть кто-то из экспертов проявил желание работать с реальными, гражданскими субъектами политики. Пусть эти субъекты пока невелики и не очень заметны на федеральном уровне, но только из них могут вырасти большие и влиятельные. Главное, что гражданские субъекты — настоящие, а не фальшивые, они объединяют в реальные сообщества реальных граждан. Они уже сейчас являются заказчиками для экспертного знания. Более того, они готовы к разумной оплате экспертного ресурса, а главное — к его оперативному  внедрению.

    — На упомянутых вами Ходорковских чтениях Лев Дмитриевич Гудков, директор Левада-центра, назвал эти сообщества ситуативными объединениями и сомневается, что их можно считать проявлениями гражданского общества.
    — С Гудковым мы являемся оппонентами вот уже 10 лет. Причем на мою сторону уже переходят некоторые прежние его сторонники, например, гораздо ближе к моей позиции стали последние выступления Татьяны Ворожейкиной. На мой взгляд, данные Льва Дмитриевича не могут служить базой для оценки гражданской активности в стране, поскольку он изучает не «активную часть общества», а «общество вообще». Так же, как не может быть субъектом политики «вообще молодежь» или «вообще пенсионеры», так и «активное общество» невозможно выделить из «общества в целом». Выводы Гудкова основаны на массовой статистике, получаемой ими из опросов по выборке в 1600 респондентов по всей стране. Такое количество участников опросов представляет все население России. Может быть, с точки зрения статистики этого достаточно, но с точки зрения живой социальной жизни совершенно недостаточно. Тут вообще неприменим статистический подход. В 1600 человек на всю страну социальные активисты не попадают. Нет там людей, работающих на консолидацию сообществ. Методы исследования Льва Дмитриевича категорически не годятся для понимания того, что важно для нас, а именно: среда активистов. Утверждаю: исследовать надо именно эту среду. Тех людей, кто реально занимается гражданской консолидацией. 
    Лев Дмитриевич пытается ловить кильку крупноячеистой сетью. Да, пусть гражданские активисты сегодня сравнимы по размерам с маленькой рыбкой, но как и природная среда, так и социальная разрушаются, если вычесть из них хотя бы одно звено, а тем более — самое творческое и активное. По крайней мере, нельзя правильно понять ни природную, ни социальную среду, если не иметь в виду все их составляющие. Пусть даже и мелкие. Еще не известно, какие важнее. Такой инструмент исследования как «массовые опросы населения» здесь категорически не годится.
    Работать надо с активистскими сетями, с теми, которые существуют в рамках Мемориала, Хельсинской группы, Молодежного правозащитного движения, коалиций «Мы — граждане», «За гражданскую службу», «Гражданское общество — детям», «За свободу собраний и ассоциаций» и десятками других гражданских сетей. Это все межрегиональные и региональные сети. Наши же социологи реагируют на какие-то супермассовые акции (типа «дело Щербинского» или «монетизация льгот»), но совершенно не видят десятков и сотен тысяч акций местного характера. Не попадают эти действия в общероссийскую статистическую выборку. Но ученым нельзя проводить только массовые исследования. Нужны еще и специализированные — об отдельных людях в конкретных обстоятельствах. Вот это, собственно, и есть живая жизнь.
    Социологи нам говорят: ну что там ваши активисты, их всего-то 3-4 процента — на уровне статистической погрешности. А я утверждаю: от этой «погрешности» зависит судьба страны. Ни больше, ни меньше. Никакой госаппарат, никакие партии не смогут построить в России нормальное общество. Это уже много раз доказывалось, — и наукой, и практикой. Не будет у нас этих трех процентов гражданских активистов — останется Россия в своей «самодержавно-бюрократической» колее навсегда, а это, как минимум, лишает страну конкурентоспособности. Наш путь в будущее — не просто инновации, а инновации социальные, ведущие к творческой и интеллектуальной активности общества. А это могут сделать только эти 3-4 процента, поскольку именно они — не только люди независимые, умные и неравнодушные, но еще и талантливые социальные организаторы, которые готовы и других за собой повести. Причем, в условиях высокого социального риска, преодолевая яростное сопротивление бюрократии. Такие, как Саша Зотин из Перми и сотни тысяч региональных активистов социальных сетей.

    — Так стоит ли нам обращать внимание на «статистическую погрешность», если этих гражданских активистов так мало?
    — Я вспомнила один эпизод из нашей студенческой жизни в середине 70-х годов. Мы тогда сколотили агитбригаду и ездили по Томской области с «просветительско-агитационной» программой. Пели, танцевали, читали стихи. Я хорошо помню, как третьекурсница юрфака МГУ Лена Лукьянова — сейчас известный юрист и оппозиционный политик — звонким голосом читала очень известное тогда стихотворение А.Вознесенского. Называлось оно «Хобби света» и там были такие слова:
    …За окнами пахнет средневековьем.
    Поэтому я делаю витражи.
    Человек на 60% из химикалиев,
    На 40% из лжи и ржи...
    Но на 1% — из Микельанджело!
    Поэтому я делаю витражи.
    Подумайте, всего один процент — достоинства, таланта, света, доброты, сострадания! Действительно, в современном нашем обществе очень много «лжи и ржи», но даже один процент на нашу огромную страну — это немало. Собственно человеческая польза заключена вот в этом «одном проценте».
    И если мы хотим иметь будущее, то с ним и надо работать.