Особое видео: Еженедельная передача RESET.ПЕРЕЗАГРУЗКА

Европа становится исламской

ЛГ: Еще одна тема. Связана она, можно сказать, с профессиональными отношениями. Отношениями международными. Итоги референдума в Швейцарии о запрете в стране строительства башен минаретов вызвали ряд дискуссий как в самой республике, так и в других государствах Европы. Швейцарцы решили, что мечети возводить можно, а вот башни минаретов — нельзя. Потому что это прямая пропаганда ислама.

ПШ: Какой сложный вопрос. Церковь можно, колокольни — нельзя.

ЛГ: 59 процентов швейцарцев проголосовали против строительства минаретов. И тут же начались бурные проявления швейцарского характера. Я бы сказал так. Потому что на эту самую партию, которая все это инициировала, тут же пошли какие-то наезды, начали стекла бить. И всякие разные вещи. С другой стороны, эта самая партия сказала, что будет защищать итоги референдума от посягательств судов, которые наверняка будут ссылаться на нарушения гражданских прав. К нам это имеет какое-то отношение?

АА: К нам это имеет вот какое отношение: у нас мигрантов много, и будет больше. Есть проблема социализации и интеграции. При этом для нас это еще более жесткий вопрос и более тяжелый, чем для европейцев. Немцы, отвечая на вопрос, что должен делать турок для того, чтобы стать членом нации, довольно четко отвечают: исполнять законы и владеть немецким языком. Почему владеть немецким языком? Он не сможет понять национальные ценности. И разделять такие ценности. 

И в Швейцарии вопрос по существу. А какие ценности надо разделять? Потому что я слышал аргументы сторонников по Euronews, которые говорят, что религия признается как частное право каждого. А когда строится минарет, зовет на молитвы, это означает, что ваши частные взгляды выходят в публичную сферу. И вот это уже надо ограничивать. 

Теперь о нас. Вот скажите, в каких условиях Китай на Дальнем Востоке может социально интегрироваться? Принять христианство — пожалуйста, конфуцианство — не препятствует этому делу. В церковь он будет ходить точно чаще русских. Потому что у нас три-четыре процента воцерковленных. От этого станет приемлемым членом российского общества или не станет? У нас просто не сформирована сетка национальных ценностей, по которым мы говорим: это делай, а этого не делай.

ЛГ: Человек живет и не мешает другим. Пускай он делает, что хочет.

АА: Как не мешает? И что значит «не мешает»? Вот когда там громко говорят и там садятся на корточки на улицах, хотя это и не принято. Вот это мешает или не мешает?

ЛГ: Кому-то — да, кому-то — нет. А вот когда режут баранов… В Интернете появляются жуткие совершенно ролики. В Питере какой-то двор я видел — реки крови.

АА: Это понятно. Давайте признаем, что реальная проблема есть. А нас она касается в каком отношении? Не только тем, что мы не поднимем рождаемость, для того чтобы покрыть наше огромное пространство нашими коренными населениями. Поэтому мигранты будут. И на каких условиях они будут — это реальный вопрос, на который у общества нет ответа. Потому что мы в ценностях не разобрались.

ПШ: Но, с другой стороны, я слышал, что Россия довольно успешно всегда проводила национальную политику. По крайне мере что касается исламизации.

АА: Вы имеете в виду Империю или Российскую Федерацию?

ПШ: Российскую Империю... Гораздо успешнее, чем, например, французы со своими арабами и немцы со своими турками.

АА: Это же легко объяснить. Потому что в империи нет нации. Там есть подданные со своими ценностями. В этом смысле они перед империей равны. Хотя равны по определенной линеечке. Обратите внимание, что мы имеем все более сложные отношения с теми группами, которые имели особое положение в империи. С украинцами, которые были военными и офицерством, с грузинами, которые, в отличие от других восточных народов, допускались в высшую аристократию и элиту страны. Вот в империи у них было особое положение и не было проблем. Ну, конечно, если мы говорим об элитных группах. 

ПШ: Все те же привилегии.

АА: Да, было сложнее. Поэтому аргумент, что в империи проблема эта была мягче… Конечно, в любой империи — и в Римской империи — проблема национальная решалась проще. Потому что все принадлежат не к национальному государству, не к Российскому, не к русскому, а подданные императора.

ЛГ: Вот некоторые эксперты советуют вернуться к империи и называть всех русскими. Русские татары, русские башкиры…

АА: Я, честно говоря, думаю, что название «русский» действительно превратилось в прилагательное. Потому что оно за XIX век трижды меняло значение. Потому что русскими называли православных, русскими называли сторонников идеи правления. Это понятие. Но мне не кажется, что это будет возврат в империю. Я не знаю исторического случая, чтобы на том пространстве, которое было имперским, империя бы восстановилась. Не бывает.

ПШ: В тех же границах.

АА: Примерно в тех же границах. Когда говорят про СССР — там распад не успел произойти. В гражданской войне воссоздание произошло. Поэтому не думаю, что может восстановиться империя. Я думаю, мы проходим с опозданием на 200 лет процесс формирования нации, которая в итоге становится гражданской нацией, где алжирец является французом по праву рождения во Франции, и по наличию паспорта он — француз.

ЛГ: И марокканец становится. 

АА: И марокканец. Но путь-то довольно тяжкий. Потому что и через этический национализм проходят, через формирования ценностей. А вот ценности у нас, на мой взгляд, не избраны пока. Кроме одной, которая точно тормозит, — это сакральное отношение к государству. Государство — это все. Даже русское слово «государство» — оно не переводимо. Попробуйте перевести на английский. Это state, правительство — это местная власть, администрация — бюрократия. Отсюда и ответы на вопросы. Что может делать государство? Все, что должно делать государство. Все! Вот такого рода ценности — они вряд ли помогут сформировать нацию.