Особое видео: RESET.ПЕРЕЗАГРУЗКА

Войны и голода нет, но сирот и беспризорников становится только больше

Лев Гулько: Первая наша проблема, о которой мы будем говорить, — это проблема сиротства, о которой очень много пишут в последнее время, да и не в последнее, а вообще пишет российская пресса. Все задаются одним и тем же вопросом: как так случилось? Войны нет, голода нет, разрухи нет. Но есть сироты. Есть детские дома. Есть большое количество беспризорных. Правда, сейчас поменьше стало — во всяком случае, в Москве — количество беспризорных. Как? Что? Откуда все это берется?

Павел Шипилин: Только ли это московская проблема? Или это проблема больших городов? Или это проблема общероссийская?

Алексей Головань: Это проблема тех стран, которые переживают тяжелые социально-экономические преобразования. То есть, как показывает опыт международный, как только в каком-то государстве начинает падать уровень жизни, начинаются какие-то экономические преобразования, которые приводят к обнищанию семей — потеря работы взрослыми, — возникает эта проблема, которая по нарастающей идет. Появление детей, которые остаются без присмотра родителей. Появляются дети-сироты, дети, которые остаются без попечения родителей.

И если мы посмотрим на статистику, то количество детей-сирот, которые у нас сейчас в государстве есть, — более 700 тысяч. Вот эта цифра увеличилась примерно с 300 тысяч в начале 90-х годов для России до вот такой совершенно огромной величины на конец 2010 года.

ЛГ: Алексей, вот такой вопрос. Поскольку сейчас все клянут лихие 90-е. Одни клянут. Другие клянут кровавый путинский режим. Третьи вспоминают гадкий имперский Советский Союз. Есть ли какие-то цифры, скажем, сравнительные по Советскому Союзу?

АГ: Я могу сказать, что есть очень интересные цифры. Что в конце Великой Отечественной войны, которая была самой тяжелой для нашей страны, во всем Советском Союзе было около 600 тысяч детей-сирот, детей, оставшихся без попечения родителей. А уже в 2006 году вот эта цифра для нынешней России была превышена.

ЛГ: То есть больше, чем 600 тысяч?

АГ: Да.

ЛГ: При меньшем количестве народа.

АГ: При меньшем количестве народа. Учитывая, что это речь идет не о Советском Союзе, а только о России. И речь идет только о мирном времени, но связанным с теми преобразованиями, которые происходили в стране.

ПШ: Хорошо. А как эту проблему решили в 20-х годах? Вроде как Дзержинский имел к этому отношение. Так сказать…

АГ: Ее решать можно по-разному. Можно отбирать детей и помещать их в какие-то учреждения. Там создавать лучшие или худшие условия.

ПШ: И в таком случае у нас на одного беспризорника стало меньше? Что такое беспризорник? Беспризорник — это не в приюте ребенок. Вне приюта.

АГ: Это тот ребенок, которым не занимаются родители. Который ушел из тюрьмы.

ПШ: Государство им тоже не занимается.

АГ: Государство пока им тоже не занимается. Как только этот ребенок попал в сферу внимания государства, статус поменялся. Государство помещает его в приют — меняется его статус. То есть решает вопрос, можно ли этого ребенка вернуть в семью. Или, если есть угроза для здоровья — грубо говоря, родители беспробудно пьют — и его возвращение в семью будет означать, что он опять окажется либо на улице, либо родители с ним что-то сделают. В таком случае устанавливается статус этого ребенка как оставшегося без попечения родителей, и его помещают в зависимости от возраста либо в дошкольный детский дом, либо в школьный детский дом, либо в школу-интернат и так далее.

И поэтому я не сторонник того, чтобы мы забирали детей и помещали их в учреждения. В общем-то, мировая практика состоит в том, что нужно улучшать условия жизни семей. То есть давать родителям возможность зарабатывать. Чтобы они прекращали пить. Или не злоупотребляли своими родительскими правами, а занимались воспитанием детей. Вот у нас даже по двухтысячным годам видно, что в связи с тем, что как бы это были «тучные годы», как говорят, ситуация стала немножко нормализоваться и число детей, которые были на улице — беспризорные, — оно достаточно быстро стало сокращаться. Потому что дети стали меньше убегать из семьи. Потому что у родителей стало больше возможности уделять им внимания. Воспитывать, обеспечивать и так далее.

Хотя некие тенденции по увеличению числа оставшихся без попечения родителей все равно продолжаются. Потому что это наследство, которое нам осталось от начала 90-х годов. Когда такой резкий всплеск был и эти дети до сих пор… Сейчас они начнут вырастать, достигать восемнадцатилетнего возраста, и этот процесс начнет тоже потихонечку уменьшаться.

ПШ: А западный опыт вы смотрели? Вот интересно, во Франции есть беспризорники?

АГ: Если мы берем цивилизованные страны, к которым мы пытаемся себя относить, там реализуется политика вывода детей из института и учреждений. И здесь есть два подхода. Во-первых, работать с семьей, с кровной семьей ребенка. С тем чтобы ребенка этого не изымать из этой семьи. То есть максимально помочь этой семье. Помочь родителям трудоустроиться. Помочь материально. Закодировать, если это алкоголики. То есть там комплексный подход. Не какой-то элемент, а целый комплексный подход. И с тем чтобы ребенок остался в своей семье.

А второй момент, если ребенка и нужно изымать из семьи, его помещают — стараются поместить — не в какое-то учреждение, а в какую-то «замещающую семью». Под опеку. Приемным родителям. На патронат. И так далее.

У нас же до недавнего времени было проще простого ребенка сначала изъять из семьи, потом со всей мощью государства начинать ему помогать — прежде всего путем помещения его в какое-то учреждение. Потому что выписать путевку в детское учреждение всегда проще, нежели подобрать семью для ребенка, а потом обеспечивать нормальное пребывание ребенка в этой семье. Вот поэтому пока мы не будем серьезно заниматься такой же политикой, у нас, к сожалению, такая ситуация будет оставаться.

ЛГ: То есть, насколько я понимаю, поместить ребенка в детский дом — это государству не очень выгодно. Это какие-то деньги тратятся. Да, они направляются в детский дом. Но чем меньше будет детей в детском доме, тем меньше будет у детского дома денег, тем ближе детский дом к закрытию. Тем больше будет хвататься за голову директор детского дома: «А что мне делать и куда мне деваться?» Нет, это надо как-то исправлять.

АГ: Да, к сожалению, абсолютно справедливо. Потому что содержание ребенка в сиротском учреждении достаточно затратное применительно для бюджета государства. Потому что там не только нужно ребенка кормить и одевать, но там нужно содержать и штат сотрудников. Нужно это учреждение обогревать, ремонтировать, и так далее, и так далее.

Поэтому, если мы будем сравнивать те деньги, которые тратятся государством на содержание ребенка в учреждении, и те деньги, которое государство тратит, когда ребенок попадает в «замещающую семью», — это, в общем-то, деньги, которые разняться в разы.

Например, ребенок, находящийся под опекой, в месяц на него государство тратит порядка пятнадцати тысяч. В разных регионах по-разному. А если ребенок находится в учреждении, то его содержание в месяц может обходиться в шестьдесят тысяч. В четыре раза.

Но с другой стороны, как только мы начинаем детей выводить из учреждений, то ставится вопрос, а зачем нам тогда это учреждение содержать? Оно становится полупустое. Нужно сокращать штат. А в принципе, проще закрыть это учреждение. И тогда системы, в которых находятся эти учреждения — системы образования, соцзащиты, здравоохранения, — они начинают бороться за бюджет.

ЛГ: Они лишаются финансирования.

АГ: У них уходят деньги, и им это невыгодно. У них не только деньги, у них могут и здания уйти. Это тоже серьезная вещь.

ЛГ: О, это серьезная штука.

АГ: И даже когда речь идет о перераспределении вот этого момента, что давайте мы, допустим, создадим какой-то новый департамент, связанный с семейной политикой, и будем закрывать учреждения — например, сиротские, — а будем на базе этого департамента, на базе этих учреждений открывать какие-то центры помощи семье, чтобы не изымать оттуда ребенка. Так ведомства будут бороться. Мол, нет, мы лучше будем держать их полупустые учреждения, но не отдадим.

ЛГ: Может быть — один из последних вопросов — нужно пересмотреть? Вообще новые законопроекты нужно инициировать? Чтобы пересмотреть всю систему. Перевернуть ее с головы на ноги.

АГ: Я даже не знаю.

ЛГ: А как надо?

АГ: Действующее законодательство позволяет все это делать. Я думаю, что нужно, может быть, не законопроект, а перед руководством ведомств и перед учреждениями ставить абсолютно другие критерии оценки деятельности учреждений и ведомств. Мы оцениваем эффективность ведомств не по тому, как много детей они приняли в свою структуру образования, а как много детей они вывели из своей структуры.

ЛГ: Устроили в жизнь.

АГ: Да. Или тот же департамент семейной политики. Через свое учреждение, сколько он помог сохранить кровных семей для ребенка, а не позволил, привел к тому, что их деятельность или бездействие привело к лишению родительских прав, число детей в учреждениях увеличилось. То есть эта система должна быть достаточно гибкой. И здесь иногда слушаю ведомства на конференциях, и ведомства любят играть с цифрами. Они показывают: вот, у нас, например…

ЛГ: ...за отчетный год...

АГ: …сокращается число выявленных детей-сирот. Все отлично. Но сократилось, допустим, число на три процента, и численность детского населения в этом регионе за отчетный период сократилось на семь процентов. То на самом деле число выявленных детей-сирот не сократилось. В сравнении посмотрим.

Таких проблем очень много. Но надо все-таки признать, что в последнее время позитивный процесс наметился. Практика в регионах по решению этих проблем слишком разная. Все зависит от воли первого лица региона. Потому что если руководитель региона этого близко относится к этой проблеме, внимательно, считает, что нужно не ведомство поддерживать, а семьи поддерживать, детей поддерживать, то там ищут новые формы семейного устройства, ищут варианты поддержки «замещающих семей». И так далее. Если для руководителя региона эта тема не актуальна, то все как было, так и остается.