Образование

Любовь Духанина, ч. 1

Александр Газов: Россия уже окончательно перешла на систему Единого государственного экзамена. Но вместе с тем проблем, связанных с ЕГЭ, неизмеримое множество. И в основном люди не понимают, с чем им пришлось столкнуться. Как вам кажется, те цели, которые ставились перед ЕГЭ в момент его создания несколько лет назад, и те результаты, которые есть сегодня, соответствуют друг другу?

Любовь Духанина: Думаю, что соответствуют. Какие цели ставились при создании и при разработке системы Единого государственного экзамена? Сделать эту процедуру одинаковой по всей стране. Сделать содержание экзаменов одинаковым и на Дальнем Востоке, и в Москве, и тем самым обеспечить справедливость при оценивании детей, проживающих в разных регионах. Принятие решения, что этот экзамен является экзаменом, позволяющим получить аттестат о среднем образовании, и одновременно вступительным экзаменом в высшее учебное заведение, позволило решить задачу доступности высших учебных заведений для детей из удаленных регионов, районов, областей, сел.

Результаты прошлого года показывают, что действительно в элитных университетах возросло количество детей из удаленных территорий, которые благодаря Единому государственному экзамену, показав высокие результаты, смогли оказаться зачисленными на бюджетные места лучших университетов, институтов нашей страны. Об этом говорят и дети — уже нынешние студенты, которые поступили.

Вообще, дети более спокойно относятся к Единому государственному экзамену, чем взрослые. Дети смотрят на него как раз с точки зрения тех принципов, которые закладывались при создании Единого государственного экзамена. И первый принцип для них — принцип справедливости. Поэтому, как только дети увидели, что действительно из удаленного уголка можно по результатам ЕГЭ поступить в хороший университет, они сказали: «Да, нас не обманули».

Сейчас очень активно обсуждается, например, тема мобильных телефонов. Но она обсуждается взрослыми с такой позиции: а можно ли отбирать собственность у ребенка. А детьми она обсуждается совершенно с другой позиции — с позиции социальной справедливости. Не у всех есть такой достаток. Мы не говорим о Москве и Санкт-Петербурге, где насыщенность мобильными телефонами у детей практически стопроцентная. Мы говорим о Центральной, Восточной части России. Дети говорят: «Если я не могу купить мобильный телефон, а кто-то его имеет и имеет возможность им воспользоваться, получить подсказки, — это означает, что условия не равны». В этом случае дети, часть детей, которые могут пользоваться этим, конечно, хотели бы, чтобы мобильные телефоны оставались. Но в то же время и они понимают, что это несправедливо.

АГ: Справедливость — это хорошо. Но очень важный момент, который опять же взрослые поднимали, — коррупция. И я понимаю, что ставилась цель — исключить коррупционную составляющую, прямой контакт ученика или поступающего в вуз с преподавателем.

ЛД: В рамках горячей линии, которую проводит Общественная палата РФ, действительно были звонки, в которых взрослые говорили о том, что коррупция еще пока существует. Но, во-первых, надо сказать, что очень незначительное количество регионов об этом говорили по сравнению с общей территорией России. Был забавный звонок, который говорил о коррупции. Но при этом говорил, что резко снизились ставки. Что это означает? Что сегодня попытаться получить ЕГЭ значительно дешевле, нежели в прошлом было решить вопрос поступления.

АГ: То есть мы пока не искоренили коррупцию, но снизили ставки?

ЛД: В некоторых регионах мы снизили ставки, но в подавляющем большинстве мы даже звонков о том, что есть элементы коррупции, не получили.

АГ: Есть не только коррупция. В школах преподаватели склонны помогать, скажем так, ученикам своим и как-то способствовать их более успешным результатам. Это остается. Есть ли возможность действительно помочь в данный момент?

ЛД: Если нет у преподавателя мобильного телефона и нет мобильного телефона у ребенка, если организаторы в пункте приема экзамена действуют по инструкции, такой возможности нет.

АГ: Есть некие данные: люди рассказывают конкретные истории. Поступает человек из Чечни в московский вуз, у него по документам 100 балов по русскому языку. Но преподаватель вдруг выясняет, что человек совершенно по-русски не говорит. Что это? Откуда берется?

ЛД: Вы знаете, я думаю, что такие проявления существовали и в царской России, и во все эпохи. И будут существовать. Вопрос в количестве таких детей. Наша задача создать систему, а дальше, я думаю, система выбросит таких людей. Ну, поступил он в высшее учебное заведение, а не умеет читать… Это до первой сессии.

Люди должны понимать создаваемое и уметь просчитывать свою жизненную ситуацию хотя бы на два-три хода. Зачем платить, получать — и побыть студентом три месяца? Это не имеет смысла. Выкинутые деньги. Лучше получить и потратить их на образование более низкого уровня: то есть закончить какой-то техникум, получить специальность и начать работать. А затем, когда человек освоится в своей профессии, он уже может претендовать на получение высшего образования. И его знания будут другими. Он из практики к этому моменту может уже добрать много того, чего бы он не добрал, допустим, просто учась в 11-м классе.

АГ: В примере, который я вам только что привел, меня интересует техническая часть. Насколько эффективна система контроля честности, справедливости в написании ЕГЭ? Равна ли она в Москве и в других регионах?

ЛД: Сама процедура описана таким образом, что позволяет обеспечить справедливость и отсутствие коррупционной составляющей.

АГ: Как?

ЛД: На каждом участке эту процедуру осуществляют конкретные люди. И это вопрос поведения конкретных людей на конкретном участке. Вот делается операция человеку. Серьезный момент. И если медсестра дает не те, допустим, медицинские салфетки, может наступить даже смерть. А врач этого не понимает. Он берет, пользуется. Она просто взяла их из пакетика для другой операции.

То есть влияние человеческого фактора всегда будет оставаться до той поры, пока люди будут участвовать в процедуре. И я думаю, что у ЕГЭ есть хорошая перспектива абсолютно уйти в электронный вариант. Когда ребенок будет сдавать в пункте приема экзамена: пришел, сел за компьютер, тут же сделал все ответы и фактически тут же получил результат. Тогда мы снизим количество людей, задействованных в этой процедуре. А так же снизим потенциально коррупциемкость этой процедуры.

АГ: То есть стоит задача отказа от людей как участников этого процесса?

ЛД: Стоит. И мы говорим об этом. Такой предмет, как информатика, — вообще удивительно, что информатику мы сегодня сдаем на бумажных носителях. Это не логично. Сегодня информационные системы серьезно развиты. Например, сдача экзамена по иностранным языкам. С помощью компьютера можно организовать такой элемент экзамена, как аудирование, которое не проводится сейчас. А преподаватели-предметники говорят, что без аудирования, без проверки аудирования, нельзя определить полноту владения учеником иностранным языком.

АГ: А что такое аудирование?

ЛД: Аудирование — это когда ребенок слушает, а затем делает маленькое эссе. А еще более важный момент — говорение, когда ребенок должен проговорить на заданную тему. Это технически очень сложно организовать. Потому что нужно все записать, что говорит экзаменующийся. Затем эту запись нужно трехкратно проверить разными экспертами. Потом вывести средний статистический результат. Очень сложная процедура.

Сегодня вы совершенно спокойно можете сесть перед компьютером — обучающих программ колоссальное количество, — надеть наушники, у вас будет микрофон, и вы можете наговаривать. Компьютер будет исправлять вашу речь.