Интервью с Алексеем Козловым: о системе ФСИН, пресс-хатах «Бутырки» и «деле Магнитского»

Ольга Романова, интервью с Алексеем Козловым, ч. 2

ОР: Думаю, ты не в курсе, но сейчас в «Бутырке» все более или менее ничего. По взяткам то же самое, что и было. Те же суммы, те же люди. Все, что и было. По условиям немножко получше. Поэтому пресс-хата переехала в «Матросскую Тишину». Именно с «Матроски» сейчас снимаю вот эти все вещи. А на «Бутырке» можно показывать образцовую тюрьму. Тишь, гладь, божья благодать.

И никто из списка Кардина не понес никакой ни ответственности, ни замечаний. Ничего. Все хорошо. Я обращаю твое внимание. Сразу после смерти Магнитского был рапорт о возбуждении уголовного дела по статье 105 — «Умышленное убийство». То есть мы с тобой после наших феерических побед не могли добиться того, что было сделано простыми операми через три дня после гибели Магнитского. Нам это удалось с привлечением всей тяжелой артиллерии. Тебе это было очевидно, что Магнитского убили?

АК: Убили или довели до того состояния.

ОР: У него были сорваны костяшки на руках. Ты понимаешь, что это значит? Колотые и резаные раны языка.

АК: В любом случае, условия, о которых я рассказывал, на мой взгляд, приравниваться должны к пыткам. Это то, за что судят в Гаагском трибунале. Мне кажется, что подобные условия являются юрисдикцией не Страсбургского суда по правам человека, а Гаагского трибунала.

ОР: Конечно.

АК: Это, на мой взгляд, если все совместить, то это создание условий, которые фактически можно приравнять к пыткам.

ОР: Я думаю, Дима Романов не зря работает в Гаагском трибунале. Дима, ты нас слышишь?

Вот еще какой вопрос. Мы поговорили, кто виноват. Все виноваты. Оперативники, следаки, МВД. Я так немножко заерепенилась.

АК: Говоря об условиях в Бутырской тюрьме…

ОР: Именно в эти условия судья Старшина из месяца в месяц помещала глубоко больного человека.

АК: К судье Старшиной, на мой взгляд, у меня и, я думаю, у родственников Сергея должны быть другие претензии. Она в принципе не рассматривала дело по существу. Ей было глубоко наплевать на те доводы, которые предъявляла защита. Это нельзя назвать правосудием. По причине того, что решения были вынесены еще до начала судебного заседания. Ни на один аргумент не был дан ответ по существу.

ОР: Леша, три года я хожу не только к тебе на суд. Я хожу в разные суды к своим сестрам и братьям по несчастью. И к судье Старшиной я хожу как на работу. Я отлично вижу: она относится так не только к тебе и к Магнитскому. Наталья Гулевич — глубоко больная женщина. Глубоко больная женщина. Заказчик ее дела — банк, который целиком лежит под ФСБ. И судья Старшина все равно отправляет ее в тюрьму, хотя она на носилках. На «Матроску». Даже не в «шестерку».

АК: А ей плевать.

ОР: А скажи, кто ее крышует? Эту мерзавку...

АК: Я бы более глобально подошел к этому вопросу. Почему судья Старшина принимает такие решения? Потому что она чувствует полную безнаказанность. Потому что председатель Московского городского суда Ольга Егорова никоим образом не обращает внимания на действие или бездействие судов.

ОР: Она обращает внимание, видимо. И поощряет.

АК: Видимо, да. По крайней мере я не слышал ни об одном частном определении, которое было бы вынесено в отношении Старшиной. И пока палачи, я назову вещи своими именами, не будут привлечены к какой-то ответственности, люди будут и дальше хотеть идти работать палачами. Потому что они могут получать от этого не просто материальные блага, а реальное удовольствие. Я часто это в зоне наблюдал. Когда люди издевались…

ОР: Садо-мазо?

АК: Абсолютно верно. Фашисты. Я извиняюсь. Очень много…

ОР: Извините меня. Я, наверное, не профессионал. Мне тяжело говорить об этом. Скажи, пожалуйста, может быть следует убрать графу «БС»? «Безопасное содержание». Убрать ментовские зоны? Пусть с нами посидят.

АК: И пусть рискуют, извиняюсь за выражение, своей жопой, в прямом смысле этого слова.

ОР: Я поддерживаю это слово. И то действие, которое мой муж имеет в виду. Какого фига им должно быть безопасное содержание? А нам не должно быть безопасно?

АК: Я могу сказать, что сотрудникам, которые борются с коррупцией и сидят в зонах (я, кстати, пересекался с такими), ничего не грозит в обычных зонах. Более того, в колонии поселения Пермского края сидел бывший сотрудник, который сам написал заявление, что он не хочет ехать в ментовскую зону. Его привезли в обычную зону.

ОР: Он не боялся?

АК: Нет. За ним не было никаких грехов. Ему никто ничего не мог предъявить.

ОР: Извини. Каждому менту по дырявой ложке. Сложился у меня слоган.

АК: Он понимал, что здесь будут более человеческие отношения, чем у него в зоне. Дело в том, что каждый сотрудник имеет право отказаться и не ехать в ментовскую зону. Но я встретил за все время только одного такого.

ОР: У меня последний вопрос. О чем я забываю поговорить с тобой на кухне. Вот ты вышел только что. Ты под подпиской о невыезде. У тебя впереди судебный процесс. Это мне не привыкать и нечего терять. Если что, формально разведемся… Ты-то чего такой вышел правозащитник? Ты чего такой смелый?

АК: Дело не в правозащитной деятельности. Дело в том, что здесь вопросы более глобального характера. Те условия содержания, которые я видел, еще раз подчеркну, граничат с пытками. Те условия ведения судов граничат не просто с некомпетентностью — они граничат с преступностью. И если мы не будем ничего делать, то каждый из нас рискует попасть в эти нечеловеческие условия. Я и большое количество людей.

Поэтому мне бы хотелось использовать тот опыт, который я приобрел, для того чтобы попытаться помочь что-то изменить. Говорить об этом открыто и пытаться что-то изменить. Речь не идет о частностях, а речь идет о глобальной работе. И я хочу, подчеркну, использовать этот опыт. Для того чтобы компетентно прилагать усилия.

Много читал я прекрасных законов, которые принимали наши депутаты по либерализации. Но, к сожалению, они не знают специфики. Они во многом некомпетентно это все делают.

ОР: Не сидели.

АК: Мне хотелось бы, чтобы таких, как я, было больше и мы были услышаны. Мы знаем, как сделать так, чтобы в XXI веке и условия содержания, и условия суда, и следствия были приближены к XXI веку, а не к XVI, когда Иван Грозный одним своим словом все решал.

ОР: Ответь очень быстро. Мне кажется, что мы уже замучили наших слушателей и читателей. Последний вопрос. Вот ровно месяц назад на твоем месте сидел Владимир Осечкин, который только что освободился. Тоже бизнесмен. Тоже 159-я часть 4, тоже 160-я часть 4, 174-я часть 4. Полный набор джентльменский. Я его спросила: «Володя, ты сел бизнесменом. Кто ты теперь — предприниматель или правозащитник?»

АК: Предприниматель. Человек, который готов брать риск, который готов созидать. Мне интересно брать на себя риск и ответственность.

ОР: Давай встретимся здесь же через год. Помимо кухни. Потому что Осечкин через день после освобождения сказал, что он предприниматель, а через месяц — здесь сказал, что он правозащитник.

АК: Оленька, я знаю просто себя. Я знаю, как я скучал по возможности заниматься делом.

ОР: А правозащитник занимается не реальными делами?

АК: Я имею в виду, что то, чем я занимался, — это мое. Мне это нравится. И мое любимое дело. Вопрос в том, что то, что я увидел и с чем я столкнулся, не оставляет мне шанса оставлять без внимания и не говорить об этом. Потому что об этом мало кто говорит.

ОР: Говорить мало.

АК: Одно другому не будет мешать. Это то, чем я хочу заниматься, и то, что я люблю, то, что мне нравится. А второе — это моя гражданская ответственность. Прости за громкое выражение.

ОР: Нормальное выражение.

АК: Это разные истории.

ОР: Спасибо.

Это был мой муж Алексей Козлов. Это было, наверное, самое трудное интервью в моей жизни, и, может, оно не удалось. Но возьмите сами интервью у собственного мужа на камеру.

До свидания. Это была Ольга Романова.

Материал подготовили: Ольга Романова, Тарас Шевченко, Виктория Романова, Ольга Азаревич, Александр Газов