Бонапартистский режим Путина. За что боролись люди на Болотной? Перспективы рабочего движения

На Болотной площади люди боролись не за интересы, а за идеалы

РП: Мы с вами и поговорили, и вспомнили о том, что такое современный российский режим, на что он более всего похож — этакий бонапартизм. В этой связи каковы перспективы гражданского протеста? Какие идеологии были бы наиболее уместны в данном историческом контексте? Сейчас много говорят о социал-демократии: мол, необходимо возродить умеренный социал-демократический дискурс, вновь вернуть его в Россию. Может, это поможет выстроить протест? Или я неправ? Может, вы видите какие-то другие сценарии?

АБ: Ну, начнем с конца. Я, собственно, писал об этом в декабре и в начале января и, видимо, не ошибся, когда сказал, что первый этап протестной активности — нарастания этой активности — будет неструктурированным, гражданским и всеобщим и займет период от 4-го до 4-го числа. Совершенно очевидно, что 4-го числа Путин должен был выиграть (и выиграть в первом туре), это было ясно заранее. Меня только удивил его результат: я все-таки думал, что он будет немного скромнее.

РП: Да, нарисовали-то от души.

АБ: Да, но принцип был понятен. Конечно, этот этап напоминал буржуазную революцию — попытки выстроить какой-то адекватный парламентаризм, добиться конституционных свобод, поскольку у нас же есть Конституция и парламент, но все это — достаточно фиктивные инструменты. Мы прекрасно понимаем, что власть распределяется не так. Власть распределяется сверху вниз — отчасти по феодальному принципу. То есть президент наделяет своих — тех, с кем он играл в футбол в детстве, с кем он служил в Германии, с кем боролся на татами. Вот это его, можно сказать, братва, а можно сказать, дружина… его аристократия. От названия суть этой публики не меняется. Естественно, в XXI веке, после нашей достаточно культурной истории, такая система не может не вызвать возмущения. На самом деле к ней можно притерпеться: сменится еще одно поколение, и вырастут дети, которые ничего другого не знают. Вот мы сейчас говорим: Римская империя, Рим… Да, но ведь Рим-то был сначала республикой.

РП: Да, до определенного этапа.

АБ: Это была принципиальная республика, вплоть до того, что римские патриции, во времена первого Цезаря, кончали жизнь самоубийством, когда понимали, к чему все идет. Но потом поколения сменились, и бывшие гордые римляне терпели и Калигулу, и Нерона, и еще более забавных лиц.

РП: Но ведь прошло две тысячи лет. Современный мир шире и прозрачнее, и даже ребенок, который родился и вырос при Путине, имеет телефон, а в нем — окно в другой мир; он может сравнивать, как живут в других странах.

АБ: Может. Но мы пока не знаем, что вырастет из путинюгенда. Мы просто не знаем, ведь он еще не вырос. В принципе сама идея воспитания поколения под себя для подобных режимов понятна, характерна и обоснована. Поэтому значимость, принципиальность этих выступлений именно в том, что это, может быть, наш последний шанс. У нас ведь были и другие попытки: были массовые выступления 2005 года.

РП: Ситцевая революция?

АБ: Это были колоссальные выступления, и в основном в регионах. В этот раз мы ничего не слышим о выступлениях Московской области, а в 2005 году было 50 таких выступлений. Сейчас уже входит в жизнь поколение, которое просто воспринимает многие институты. Мы-то помним, как они формировались, из какого сора эти цветы вырастали, а для них так было всегда. Это угроза. Эти люди, когда подрастут, будут искать решение проблем именно так — взяв мобильный телефон и решив: а поеду-ка я в Таиланд.

РП: Я поеду в Астрахань, бороться за честные выборы. Или, там, в Ярославль…

АБ: А вот не очень-то они поехали. Все-таки один из стабилизирующих любой режим факторов — это возможность уехать. Во времена Великой французской революции парижскому буржуа деваться было особо некуда, поэтому он брал косу, натыкал ее на палку и лез на баррикады — что страшно, что опасно, что мучительно. А сейчас человек, с его большим окном в мир, думает: а может, я не буду решать общие проблемы? Может, решить свои личные? Методом перемещения себя куда-то… Это серьезная проблема, но пока еще мы видим, что наше общество способно коллективно защищать свои интересы — я бы даже сказал, свои идеалы. Ведь то, что было на Болотной, не было интересами: это были идеалы.

РП: Конечно, конечно.

АБ: Вот в Астрахани можно говорить об интересах: местная власть и так далее. А это что-то большое, общефедеральное: я протестую против несправедливости. Как я ее понимаю, так и протестую. Но такие общегражданские выступления, не подкрепленные никакой идеологией, не могут быть очень долгими. Они либо сразу приносят результат, либо истощаются. И мы видим, что сейчас наблюдается некоторый спад протестной активности, но следующий этап — я об этом писал, и я это вижу — конечно, классовый. То есть дальше идет идеологически классовый этап. Отдельные крупные группы граждан, собранные уже не по абстрактным, а по очень серьезным интересам, вступают в борьбу за эти интересы — в том числе очень высокие, политические. В этом году забастовочная активность по сравнению с прошлым годом (по первой половине года) выросла в два с половиной раза.

РП: Об этом мы и поговорим в третьей части нашей программы: о забастовках, рабочем движении и о месте рабочего движения в общепротестном.