Медведев заговорил о застое. Страной правят Цапок и ему подобные. Тандем власти и оппозиции

Кто страшнее: власть или оппозиция?

ЛГ: Итак, третья тема. Речь пойдет о том, кто страшнее: власть или оппозиция? Кто появится на этом небосклоне, как у трех толстяков на горе появились выигравшие люди. Этого не дали напечатать, но, говорят, что конец «Трех толстяков» был ужасен. Они все стали пухнуть, пухнуть, эти герои-революционеры, и сами превратились в толстяков. Так, по слухам, на самом деле заканчиваются «Три толстяка». Но мы о наших ребятах. «Актуальность «гражданского накала» в нашем обществе проходит быстрее, чем происходит смена не то что времен года — смена дня и ночи. Сегодня уже с трудом вспоминается — это все «Независимая» пишет, — что буквально пару недель назад все, кому было не лень, отпиарились на том, что власть-де создает атмосферу «террора и насилия» в стране (террор и насилие закавычены)… К нынешней власти можно относится как угодно, но она — и с этим трудно поспорить — увела страну из «беспредела» 90-х… В то же время оппозиция в отличие от власти (скажем, президента Дмитрия Медведева сложно назвать выходцем из 90-х, хотя он в них, несомненно, жил) родом именно из 90-х, а не из нулевых». Может, именно в этом кроется причина их политических и не политических разногласий. Собственно, смысл в том, что сама по себе оппозиция страшнее, чем власть. Потому что она бьет дубиной по башке. И она этого желает. Она кровожадная, эта оппозиция. Так кто страшнее?

АГ: Я про дубину хотел бы добавить...

ЛГ: Там цитата есть.

АГ: Вот смотрите, будет ли, к примеру, для Эдуарда Лимонова удачной акция на Триумфально площади, если его сподвижников не побьют органы правопорядка? Мне кажется, что Эдуард Лимонов будет очень недоволен тем, как прошла акция. И приложит максимум усилий, чтобы все-таки добиться. У меня по крайней мере складывается такое ощущение.

СБ: Так оно и есть. Другое дело, что побьют обязательно. Потому что это тандем — власть и оппозиция. Они неразделимы. И оппозиция вписывается в тот формат, который создает для нее власть. Если бы не били, то была бы совсем другая власть. Если бы вообще можно было проводить широкие публичные акции, если бы в стране была свобода слова, то мы бы жили не в современной Российской Федерации.

ЛГ: И оппозиции бы не было.

СБ: Да, было что-нибудь совсем другое. Оппозиция была бы, но другая, европейская. Из этой конструкции нельзя вычленить один элемент. Давайте не побьем нацболов, и тогда все вернется. Нет, так не бывает. Потому что бить нацболов — это один из элементов общих взаимоотношений. И либо меняется вся система, либо не меняется ничего. Но тут опять же важны симптомы. Когда начинают употреблять слово «застой» — это всегда признак перестройки. Когда начинают говорить о том, что оппозиция страшнее власти, — это тоже признак перестройки. Потому что, когда власть чувствует себя уверенно, она вообще не рассуждает на эту тему. Разговор о том, что придет оппозиция и всех расстреляет, масштабно начинался два раза. В конце 80-х, перед крахом 1991 года, и в 2004 году на Украине, перед «оранжевой революцией». Тогда основной месседж украинских телеканалов состоял в том, что оппозиция — это опасные сторонники насилия и террористы. И всегда, когда показывали митинг оппозиции, в конце была эффектная картинка: черный столб дыма, возвышающийся над митингом. Кто-то взорвал дымовую шашку, кому-то набили морду, и вот он, весь окровавленный, лежит на асфальте. То есть сам факт, что эта дискуссия началась, говорит уже о том, что власть чувствует себя весьма неуверенно и пытается успокоить саму себя такого рода заклинаниями.

ЛГ: А такие ребята, как Борис Немцов и Владимир Милов, которые тоже не ангелы, судя по публикации, они куда попадают? Или это тоже власть, но у них своя роль?

СБ: Понимаете, настоящая оппозиция — это Цапок и ему подобные, потому что они уже взяли власть. Ну, Цапка, правда, арестовали… Или его уже отпустили?

ЛГ: Нет, не отпускали.

СБ: Тем не менее они уже взяли власть на своих территориях. А Немцов и Милов — это скорее никто. Это скорее часть властной машины. Потому что они всегда пытаются играть с властью по правилам. Зарегистрировать какое-то движение, потом какую-то партию, потом принять участие в выборах. Где же здесь опасность? А в это время из-за их спины выходят люди, которым все это не нужно.

АГ: Причем они тоже это все понимают.

СБ: Автоматы Калашникова и вера в собственную правоту, чтобы взять власть в конкретном месте. А это место может расширяться неконтролируемо.

ЛГ: А что же все кричат о гражданском обществе, которое должно выйти и поддержать?

АГ: Кого-нибудь...

СБ: Хоть кого.

ЛГ: И где гражданское общество в этом раскладе сил?

СБ: Двадцать лет, прошедших с момента распада Советского Союза, мы переживали дикую усталость. Так сказать, отходняк от долгой жизни при коллективизме, когда мы решали общие задачи. Поэтому наступила эпоха тотального индивидуализма, когда каждый играет за себя, когда любая идея объединения во имя чего-то воспринимается конъюнктурно, как способ что-то получить (необязательно деньги), или не воспринимается никак. В такой ситуации гражданское общество не формируется. Потому что гражданское общество предполагает солидарность. Я имею в виду не организацию «Солидарность», а солидарность как понятие. Сейчас, как мне кажется, намечается некая тяга к солидарности. По одной простой причине: человек не может быть одиноким в пространстве и времени слишком долго. Я абсолютно убежден, что человек — существо социальное. Главная внутренняя задача, которую он, может быть, не осознает и не формулирует, но которую он решает на протяжении все своей земной жизни, — это преодоление одиночества. А преодоление одиночества происходит через социальный институт: через семью, через общественную деятельность, через партии. Через специальность в конце концов. Специальность тоже существует только там, где существует профессиональное сообщество. А где нет профессионального сообщества, нет и критериев специалиста, а значит — и самой специальности. Специалист не может быть один во вселенной. Поэтому, мне кажется, тенденция начинает переламываться. И некоторые предпосылки для становления гражданского общества возникают. Движение в защиту Химкинского леса — это прецедент гражданского сообщества.

ЛГ: А «синие ведерки»?

СБ: «Синие ведерки» — тоже прецедент, пусть даже карикатурный. Это не важно. Важно, что это некое сплочение людей вокруг какой-то определенной идеологии и определенной программы действий. Или Навальный… Да, он действует в одиночку, но какая поддержка оказывается ему в Интернете! Поддержка абсолютно искренняя. Ни один политик не может рассчитывать сегодня на такую поддержку. Я уверен, что если бы эти документы по хищению в «Транснефти» 4 млрд долларов озвучил не Навальный, а кто-нибудь из действующих политиков, от Немцова, Милова и до Зюганова, их знало бы на порядок меньше, если не на два. Потому что политикам доверия нет. Вот так кристаллизуются элементы нового гражданского общества. Юрий Шевчук имеет огромное влияние на любую аудиторию, при том что к политике он не имеет ни малейшего отношения. В этом смысле я оптимист. Мне кажется, что начинается становление гражданского общества. И мешают ему только люди с удостоверениями представителей гражданского общества, которые вылезают вперед и кричат: «Как же? Как же? Правозащитники — это мы! А эти здесь при чем?»

АГ: Им, кстати, и лозунг уже придумали, который, мне кажется, всех объединит: «Так жить нельзя!» Вы им как бы подталкиваете.

ЛГ: Если вернуться к началу, почти к началу нашего разговора (и этим, может быть, и закончить), все-таки, когда расползется это дерьмо, говно — пусть кто как хочет называет это дело, — наверху появится то, о чем вы говорите. Вот эти ребята. «Синие ведерки», защитники Химкинского леса. Они-то потом где окажутся? Правящими?

СБ: На сегодняшний день я вижу в них единственную возможную точку кристаллизации какого-то нового политического движения. Где они окажутся, неизвестно. Потому что, когда происходит катастрофа, это обсуждение довольно бессмысленно. Можно, конечно, выйти на верхнюю палубу и начать спорить: а где мы окажемся через 15 минут? А неизвестно где. Может быть, в шлюпке, а может быть, на дне океана. Это совершенно неизвестно. Если говорить об источнике оптимизма, то это именно эти гражданские активисты, которые привносят в наше общество новые идеи солидарности, солидарности, не связанной с конструкциями и идеалами вчерашнего дня, которые действительно не являются порождением ни «лихих 90-х», ни «лихих нулевых», которые действительно открывают нам дверь в новое десятилетие, когда перестройка должна совершиться.

***

Станислав Белковский выпустил новую книгу, которая называется «Покаяние». Ироническая пьеса в двух действиях, в центре сюжета которой — убийство премьер-министра России его ближайшими друзьями и соратниками. Среди главных героев произведения читатель узнает людей, которые определяли и продолжают определять российскую политику. Книга уже в продаже.