Медведев заговорил о застое. Страной правят Цапок и ему подобные. Тандем власти и оппозиции

Президент обнаружил признаки застоя в российской политической системе

Лев Гулько: Президент Российской Федерации Дмитрий Медведев заявил в своем блоге совсем недавно, что в российской политической жизни проявляются признаки застоя. Прямо так и сказал. И это губительно для правящей партии, которая «бронзовеет» (опять же это слово президента), как для нее, так и для оппозиции, которая становится маргинальной. Та же цитата по ИТАР—ТАСС: «С определенного периода в нашей политической жизни стали появляться симптомы застоя, возникла угроза превращения стабильности в фактор стагнации. А такой застой одинаково губителен и для правящей партии, и для оппозиционных сил. Если у оппозиции нет ни малейшего шанса выиграть в честной борьбе — она деградирует и становится маргинальной. Но если у правящей партии нет шансов нигде и никогда проиграть, она просто «бронзовеет» и в конечном счете тоже деградирует, как любой живой организм, который остается без движения». Вот такой практически политический манифест.

Александр Газов: Вот смотрите, Сурков, а теперь и Медведев как с цепи сорвались: оба о демократии начали говорить. И ведь правильные слова говорят. Замечательно и красиво. Того и гляди и Владимир Владимирович скажет нам, что пора что-то срочно менять, и забудет свою знаменитую «вертикаль власти». Что происходит?

ЛГ: А я бы не иронизировал по поводу Владимира Владимировича.

АГ: Можно и подождать.

Станислав Белковский: Ну, формально, на мой взгляд, не происходит ничего. То есть наши руководители по-прежнему ориентируются на целевую аудиторию. Владислав Сурков — на американских студентов, тем более что перед ним действительно стоит вопрос о репутации на Западе и даже о возможности въезда в ряд стран. Там с его именем связывают некоторые самые одиозные акции последних нескольких лет. Что же касается Дмитрия Анатольевича, то ведь важна и вторая часть этого высказывания в видеоблоге, которая, как мне кажется, была написана другими людьми (не теми, что первая) и в другое время. А там говорится, что все хорошо, что, оказывается, президент Медведев уже провел политическую реформу, внес точечные изменения в ряд законов и, собственно, застой уже преодолел.

АГ: Чуть-чуть осталось. Тут открутить, там отломать, и все будет хорошо. Просто замечательно.

СБ: Поэтому я бы не стал это анализировать с содержательной точки зрения — в силу полной бессмысленности происходящего. Но как индикатор, как симптом эти выступления очень важны. Особенно, конечно, выступление Медведева как политического лидера страны. Потому что новейшая история учит нас: если на официальном уровне, особенно на самом высоком, звучит слово «застой», значит, перестройка уже началась. В эпоху застоя слово «застой» не произносят. Оно табуировано на официальном уровне.

ЛГ: Конечно.

СБ: Застой закончился, и началась перестройка. Только не как революция сверху и не как программа системных реформ. Их-то как раз нет и не будет, о чем Медведев и сказал в своем выступлении в видеоблоге. А как расползание основ экономической системы, которая существует. Об этом еще двадцать с лишним лет назад, когда расползались основы коммунистического строя, прекрасно сказал поэт Тимур Кибиров. Я не скажу лучше, он прекрасно охарактеризовал перестройку четырьмя словами: «Распадаются основы, расползается говно». Вот это то, что начинается и идет сегодня полным ходом, независимо от воли Медведева.

ЛГ: Когда оно расползется, это самое говно, то, наверное, что-то появится?

СБ: Так оно уже расползается. Мы это видим сейчас по «Транснефти».

ЛГ: Мне кажется, ребята понимают, что дальше ехать некуда. Надо меняться.

АГ: Ну, Лев — оптимист в данном случае.

СБ: Медведев и Сурков этого не понимают. Но многие люди в элитах понимают. Перестройка всегда начинается со среднего звена.

ЛГ: И больше всего страдает.

СБ: Да.

АГ: Которое все понимает лучше, чем там, наверху.

СБ: Настоящая перестройка началась тогда, когда, скажем, второй секретарь обкома вдруг неожиданно понял, что, несмотря на свой весьма высокий статус в обществе и весьма значительной объем властных полномочий, с материальной точки зрения он, критикуемый всеми за привилегии «пыжиковой шапки» и т.п., живет хуже простого бюргера из Западной Европы. И какой-нибудь видеомагнитофон, который для бюргера обыденность, для этого секретаря обкома — находка и счастье. Вот здесь-то перестройка и началась. Сегодня роль этих вторых секретарей играют бизнесмены, которые неожиданно поняли, что система тотальной коррупции больше не работает, потому что размер коррупционного налога в этой системе превысил все разумные пределы. Когда в начале десятилетия откат был 10 процентов, это было нормально. Коррупция была своего рода топливом для этой системы. Система даже быстрее крутилась за счет распила откатов. А когда он превысил 50 процентов — 50 процентов отката на любую сделку, — система работать не может. Потому что при 50-процентном налоге с оборота экономика обязана встать.

ЛГ: Да, конечно, предел.

СБ: Поэтому все понимают — не рационально, но интуитивно, — что эта система зашла в тупик. Это и есть важнейшая предпосылка перестройки. А все остальное — это уже симптомы, индикаторы.

АГ: Но тогда у нас перестройка не удалась. Страна в итоге разрушилась.

ЛГ: А выезжать за рубеж стали?

АГ: Я имею в виду, что страна стала другая, хотя бы в территориальном плане. Нас ждет сейчас то же самое?

СБ: Перестройка удаться не может, поскольку перестройка — это неуправляемый, нерегулируемый процесс.

АГ: Он идет сам по себе. Надо только объявить: вот, мол, идет перестройка.

СБ: Даже не объявить, а признать. Она идет независимо от нашего сознания. Перестройка — это процесс расползания, как мы уже говорили. Можно его предотвратить? Можно, но только путем подмораживания, заливания жидким азотом. Готовы мы к этому сегодня? Конечно, нет, потому что для этого нет ни политических, ни психологических ресурсов. Этого никто не поддержит, включая ключевые фигуры во власти. Поэтому власти остается только наблюдать за перестройкой. И, думаю, до верхних этажей власти, по известному анекдоту про жирафа, это дойдет не в первую очередь.

АГ: Так развалится или не развалится?

СБ: Понимаете, было бы очень хорошо, если бы Россия развалилась так, как развалился Советский Союз. Потому что в ХХ веке мы имеем два опыта краха России: опыт 1917 года и опыт 1991 года. Опыт 1991 года был гораздо лучше — потому что без большой крови. Кровь была только в спорах между республиками бывшего СССР и только на пограничных территориях, таких как Приднестровье, Абхазия, Южная Осетия, Нагорный Карабах. Собственно, вина за эту кровь лежит на советской власти, которая так нарезала союзные республики, что в их составе оказались некоторые территории, которые там никогда не хотели быть. Но пока был тоталитарный режим, об этом узнать было невозможно. В 1917 году была большая кровь именно потому, что Российской империи не на что было распадаться. Не было субъектов распада. И не было новых элит, которые могли бы быстро и мирно перенять власть. Сегодняшняя ситуация гораздо ближе к 1917 году, чем к 1991-му. Нет субъектов, которые могли бы, так сказать, перенять власть, нет альтернативных элит. Ничего нет. Зато есть нарастающий хаос. И фактическая передача неформальной власти силовым группировкам на местах. То, что мы наблюдаем в Краснодарском крае с Цапком, или то, что происходит с Фондом «Город без наркотиков» в Екатеринбурге. Хотя прогрессивная общественность как-то поддержала и Ройзмана, и главу Нижнетагильского отделения Фонда Бычкова.

ЛГ: Не вся.

СБ: Практически вся. Включая президента Медведева, который инициировал процесс пересмотра приговора. И Бычков получил условный срок, хотя к своим 24 годам он успел отсидеть за мошенничество, на что немногие обращают внимание.

АГ: Это частности.

СБ: Да. От такого человека на вокзале я бы предпочел держаться подальше.

ЛГ: Это правда.

СБ: Но если люди хватают себе подобных представителей вида homo sapiens на улице и принудительно везут куда-то, где приковывают к батарее или кровати, мне кажется, это не совсем правильно. Потому что сегодня они хватают наркоманов, которых вообще не считают людьми (то есть они присвоили себе не только функцию легитимного насилия, монополия на которое должна принадлежать государству, — они присвоили себе право решать, кто человек, а кто нет), а завтра по ошибке схватят несколько сот человек и потом скажут: «Ну как же, у него в кармане лежал кусочек сала»... Ведь сало, по известному украинскому анекдоту, наркотик — потому что мы от него балдеем. Да, это очень опасная тенденция. Это не расползание власти на конкретных субъектов, на какие-то части, из которых состоит государство, а просто размывание ее в пространстве. Размазывание тонким слоем по всей стране.

ЛГ: Давайте мы об этом поговорим в следующей части.