— В минувшее воскресенье утонул дизель-электроход «Булгария». Авиакатастрофы происходят регулярно. Старое советское инфраструктурное наследие изнашивается. Почему наша страна технологически не обновляется? У нашей экономики на самом деле нет сил, чтобы произвести технологический рывок вперед?
Необходимое обновление техники надо стимулировать законодательно. Например, что у нас происходит на рынке бензина? Запретили продавать бензин класса ниже, чем «Евро-4», — теперь нефтеперерабатывающие заводы вынуждены заняться модернизацией и производить бензин более высокого качества, а остатки низкокачественного топлива продавать в те страны, где его использование не запрещено.
То же самое нужно проделать в ситуации с самолетами, пассажирскими судами и так далее. Я не вижу никаких проблем в том, чтобы законодательно запретить эксплуатацию самолетов старше двадцати лет. Двадцать лет — это технологический предел использования пассажирского самолета, на самолетах старше этого возраста летать откровенно небезопасно. Однако данный регламент не вводится из-за того, что он противоречит интересам некоторых бизнесменов, в пользовании которых находятся эти старые машины.
Хотя можно было бы поступить плавно — принять соответствующий закон не «с завтрашнего дня», а дать некоторую отсрочку предпринимателям, поставить четкие временные рамки выбывания этих транспортных средств из эксплуатации. Нужно определять пределы эксплуатации техники, особенно связанной с повышенной опасностью для жизни людей: самолетов, пароходов, автомобилей и прочего. И, соответственно, ставить законодательные ограничения на эксплуатацию старья, стимулировать закупки нового транспорта.
Разумеется, для сохранения в стране нормального предпринимательского климата правительство должно о подобных мерах предупреждать заранее.
Убежден, решение проблемы технологической отсталости при нынешнем состоянии российского бюджета и российского бизнеса вполне возможно при помощи адекватного законотворчества. У нас законодательство в чем-то очень жесткое — например, в сфере уголовного права, а в чем-то очень мягкое — в том числе в сфере использования техники. Я сторонник того, чтобы ситуация была обратной, чтобы уголовное законодательство смягчалось, а требования к технике ужесточались.
Что касается того, есть ли силы у нашей экономики для технологического рывка, то они, безусловно, есть. Ситуация в нашей стране не столь катастрофична, как это иногда может показаться. Россия по доле ВВП на душу населения сейчас является одним из лидеров среди стран «второго мира» — мы сейчас имеем около 15 тыс. долларов «душевого ВВП». Для сравнения: в Китае уровень «душевого ВВП» в три раза ниже, а в Индии — примерно в пять раз.
— Институт современного развития в одном из своих недавних докладов говорил о необходимости «реиндустриализации России». Вы согласны с тем, что реиндустриализация необходима?
Я с тезисом о необходимости новой индустриализации не согласен. Сегодня Россия по структуре своей экономики, в которой примерно 55 процентов составляют услуги и 45 процентов — товары, соответствует большинству развитых стран. В США доля услуг еще выше, чем у нас, — около 70 процентов. По структуре экономики мы находимся на европейском уровне. И, на мой взгляд, мировое развитие будет проходить в направлении роста доли услуг в ВВП. При этом доля производства в ВВП будет сокращаться. Это связано с тем, что, грубо говоря, один робот может наштамповать столько деталей, сколько раньше могли производить многие сотни рабочих.
В том, что доля услуг в ВВП и количество людей, вовлеченных в этот сектор экономики, будет увеличиваться, нет ничего страшного. Страшно другое: у нас некоторые сектора производства, которые не требуют каких-то сверхсовременных и сверхсекретных технологий, полностью отсутствуют.
Вернемся к тем же самолетам. В нашей стране не производятся кресла для самолетов, не производится внутренняя обшивка для самолетов — все это мы даже для отечественных пассажирских машин закупаем из-за рубежа. Хотя для производства кресел для самолетов не требуется каких-то сумасшедших затрат и инноваций.
Иногда подобного рода отсталость вызвана сговором между российскими покупателями, в том числе и государством, и западными производителями. Например, многие эксперты в области энергетики говорят о том, что отечественные энергетические компании закупают существенно более дорогие западные комплектующие для своих предприятий (хотя есть отечественные, более дешевые аналоги, не уступающие в качестве) просто потому, что западные производители платят откат.
С такими сюжетами надо разбираться. Вот я говорил об авиационных креслах. В России всего несколько производителей гражданской авиации. Понятно, что не имеет смысла разворачивать производство этих кресел, если тебе заведомо известно, что производители самолетов не собираются их закупать — у них на 10 лет вперед запланирована покупка западных моделей.
Нужно совершенствовать тендерное законодательство так, чтобы у государственных и частных компаний была прозрачность при закупках, чтобы отечественный производитель на равных мог участвовать в тендерах.
В настоящее время ничего в этом направлении не делается. Внесенный в Госдуму законопроект о закупках государственными компаниями изуродован таким образом, что на основании этого закона можно не проводить конкурсов нигде. Там, в частности, введено положение, согласно которому можно не проводить тендеров, если они угрожают коммерческой тайне. При этом любой эпизод деятельности государственной компании можно теоретически приравнять к коммерческой тайне — понятие «коммерческой тайны» законодательно не регламентировано.
В России есть резервы и возможности для технологической модернизации, не требующие при этом каких-то фантастических инвестиций, но требующие всего-навсего большей прозрачности при закупках в госсекторе, который играет большую роль в нашей экономике.
— Возник конфликт между Министерством обороны и представителями военно-промышленного комплекса. Промышленники обвинили Анатолия Сердюкова в фактическом срыве гособоронзаказа. Сердюков ответил, что ВПК навязывает армии слишком высокую цену за некоторые виды своей продукции. Уместно ли в сфере национальной безопасности играть по правилам свободного рынка?
Хороший и очень непростой для ответа вопрос. На него невозможно ответить односложно и однозначно. С одной стороны, очевидно, что необходимость интеграции одних военных систем с другими (а некоторые военные системы в принципе не могут интегрироваться друг с другом) исключает возможность закупок многих наименований военной техники на мировом рынке. С другой стороны, если отечественный производитель производит заведомый мусор — как то знаменитая ракета «Булава», которая у нас пять лет училась летать, — возникает вопрос: а стоит ли бесконечно «палить» государственные деньги в ситуации, когда компания-разработчик не несет никакой ответственности за результаты своей работы? Ракета упала — ну и бог с ней, для производителя нет никаких штрафных санкций.
По гособоронзаказу есть несколько принципиальных моментов. Что нужно сократить? Во-первых, нужно сократить совершенно фантастические, в сотни миллиардов рублей, расходы на НИОКРы (научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы). Почему это нужно сделать? Потому что это фактически стопроцентное воровство денег. Когда все засекречено, с результатами работ ознакомиться невозможно, речь идет даже не об откате, а о том, что сто процентов денег можно класть в карман.
Расходы на НИОКРы именно по этой причины в наших бюджетах постоянно увеличиваются. На мой взгляд, научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы — это дело конструкторских бюро и бизнеса. Пусть они за свой счет проводят НИОКРы, а государство по нормальной цене у них будет покупать готовую продукцию.
Что же касается закупок военной техники, то эта сфера как раз недофинансирована. Хорошо известно, что у российской армии есть проблемы с высокоточным оружием, которое необходимо для ведения боевых действий в условиях партизанской войны (то, что у нас имеется на Северном Кавказе), — системы наведения, тепловизоры и так далее.
Наш ВПК и наша армия не вполне адекватны современным условиям. Россия, так же как и СССР, является мировым чемпионом по количеству танков на душу населения. Зачем такое количество танков нужно, на какой Берлин мы собрались их двигать — совершенно непонятно. Для Северного Кавказа этих танков нужно совсем немного, там достаточно редко возникает необходимость из них стрелять, а для того чтобы разрушить обычный дом, где укрываются боевики, достаточно вооружения БМП и гранатометов.
Нам нужно больше инвестировать в экипировку и обучение военных, так как основой современных боевых действий является профессионально обученный солдат. Нужно инвестировать в военную авиацию, а также в средства радиоэлектронной борьбы, так как большая часть успешных операций против террористов, как признают сами правоохранительные органы и военные, осуществляется благодаря пеленговке телефонных и радиопереговоров.
— Ваш институт раньше назывался Институтом экономики переходного периода, примерно полгода назад его переименовали в Институт экономической политики. У нас закончился переходный период в экономике?
Переходный период в том смысле, который вкладывался в это понятие в 90-е годы — переход от плановой экономики к рыночной, — безусловно, закончился. Но переходный период в смысле перехода от полуфеодальной системы хозяйствования, в которой главенствующие позиции занимают государственные банки и государственные компании, к современной экономике, в которой ключевую роль играет частный бизнес, — здесь нам не то что далеко от начала перехода — мы движемся в обратном направлении.
Материал подготовили: Роман Попков, Александр Газов
Полностью согласен, кроме одного: не изменив власть, точнее властный бомонд, законы изменить невозможно. В отличии от извечного вопроса: что вперёд — яйцо или курица? — здесь ответ очевиден: смена власти, а затем, смена законов!