— Сегодня много говорят об обвинительном уклоне судебных приговоров, о том, что сами судьи зачастую принимая решения, нарушают закон, руководствуясь политической волей или иными мотивами, весьма далекими от закона, что правоохранительная система разрушена и утратила доверие народа. Как с этим бороться?
— Этому противодействовать никаких способов — нет! Можно возмущаться, можно собирать подписи, можно выходить на демонстрации, еще раз повторю — никаких способов борьбы с этим у граждан сегодня нет. Есть естественный позыв: протестовать. Но это не приведет ни к каким изменениям. Система в том виде, в котором она существует, не подвергается никаким мутациям. Она сложилась. Более того, она — эта система, сильно отличается от системы сталинской, которая очень болезненно и остро реагировала на всякую критику в свой адрес. Та система просто уничтожала импульсы критики, импульсы неприятия власти и отсекала все, что не укладывалось в сталинскую матрицу.
Сегодняшняя система позволяет существовать самым разным формам протеста. Более того, некоторые формы протеста ей просто выгодны. Она питается этими самыми разными формами протеста. Убежден, что группы правозащитников, которые протестуют против произвола судебных органов, этой системе нужны. Она их ранжирует. Она ранжируют тот манипуляционный контекст, благодаря которому эта система существует. Наша система — это не система репрессий. Это система тончайших многослойных манипуляций. Одна из форм таких манипуляций есть превращение общественного сознания в компост, в плазмодий, в кисель, в абсолютную энтропию. Вся информационная сфера, весь медийный мир уже пятнадцать лет направлены на то, чтобы превращать общественное сознание граждан в слякоть. В этой слякоти отсутствуют смыслы, отсутствует понимание, отсутствует этика. Но зато в этих условиях общество абсолютно управляемо, абсолютно гарантировано. И всякий крохотный, маленький всплеск всякого сознания и смысла тонут в этом огромном массиве слякоти, этой страшной ядовитой примочки.
Сталинский режим — ГУЛАГ, тройки — они абсолютно несравнимы с тем, что происходит сейчас. Потому что при сталинизме убивались тела, удары направлялись на тело. А души, например, души соловецких мучеников, они, наоборот, становились святыми. А сейчас удары направляются не на тела, а на души. Тела сохраняются. Но души испепеляются. Поэтому я не вижу никаких способов сопротивления этому. Никаких!
— Но ведь это очень страшно, когда нет правосудия…
— Почему? У нас есть правосудие. Но оно подчинено режиму. Оно действует в интересах власти. Надо Ленина читать. Суды — это инструменты власти. Если массово нарушается закон, значит, власть нуждается в том, чтобы закон нарушался. Если хотите бороться с этим — будьте профессиональными революционерами. Идите в красные бригады, сражайтесь с этой системой. Другого выбора нет. Диалога с властью быть не может. Власть сильнее, она выбрала такой путь. Московские суды никогда не позволят вам выиграть суд против Лужкова. И не только против Лужкова, против любого губернатора. В Кемеровской области, например, нельзя выиграть у Тулеева. Хотите — боритесь, пожалуйста. Но что вы можете? У вас что, есть многомиллионные газеты, есть телевизионные каналы, с помощью которых вы поднимете народ? У вас ничего этого нет.
— Ну а как быть со Светланой Бахминой? Колония инициирует вопрос о ее условно-досрочном освобождении, дает ей исключительно положительную характеристику, говорит, что она все осознала и исправилась, а маленький мордовский суд отказывается отпустить беременную женщину к двум малолетним детям? Что делать?
— Не знаю, значит, она должна повеситься, может быть. Или пойти в этот суд со священником, с иконой, призвать судью к совести, показать ему всю греховность его поведения. Но и это бессмысленно, потому что сегодня судья это не человек — это машина, это хорошо смазанная машина, лишенная человеческих мотиваций. Машина, работающая на нечто совершенно иное. На другие цели, на другие ценности.
— А общественное мнение не в счет?
— Общественного мнения не существует. Как вы не понимаете, общественное мнение перемолото за пятнадцать лет этой машиной. Общественное мнение дважды избирало на президентский пост своего палача Ельцина. Дважды Ельцин становился президентом! Ельцин, который превратил свою страну в руины и обрек русскую цивилизацию на умирание. Можете возмущаться, можете пытаться создавать общественное мнение, но у вас для этого ничего нет. Советский Союз был разрушен не общественным мнением. Это было решение элит. Элиты приняли решение разрушить красную империю, И только потом они обратились к общественному мнению. Прикрылись им.
Когда элиты примут решение разрушить Россию — а это весьма возможно, когда условием сохранения наших миллиардных состояний за рубежом будет предоставление американцам права пользоваться нашими сибирскими ресурсами, тогда власть, может быть, снова обратится к общественному мнению. И тогда под эту сурдинку может быть опять будут справедливые суды. А сейчас нет этой возможности. Так устроено государство Российское.
— Допустим, власть все-таки изменится, поставит себе другие цели, другие задачи. У нее будут другие приоритеты. И налаженная, хорошо смазанная судебная система, привыкшая не пользоваться законами, останется нашим потомкам. Ее ведь очень трудно будет менять потом. Разве нет?
— Так она досталась нам тоже по наследству. Разве та система, которая сейчас существует, не пришла к нам из Советской эры? А система советской поры не пришла к нам из самодержавия? А разве самодержавие, которое формировало свою судебную систему при Петре, не пользовалась инквизиционными трибуналами шестнадцатого века?
Хорошо это или плохо? Мне это не нравится, но я не вижу способов борьбы с этим.
— Так что же, получается, что ничего не надо делать? Вот вам это не нравится, мне это не нравится и много кому, уверяю вас, тоже не нравится. А делать все равно ничего не надо?
— Я говорю только за себя. У меня огромный опыт работы в общественных структурах и в огромных массивах человеческих. Я понял тщету этой работы. Перед вами сидит разочарованный человек. Я не верю ни во Фронт Национального спасения, ни во всякие народно-патриотические союзы, ни в коммунистические партии, ни в Единую Россию, ни в Другую Россию, ни в Справедливую… Я прошел через все эти манипулятивные процессы. И, пройдя через все это, я не стал циником. Я стал нигилистом. Я не хочу на этом несчастье строить свое prosperity. Ни интеллектуальное, ни творческое. Я просто не вижу для себя форм борьбы с этим. Просто не вижу. И не вижу смысла. Все, что для меня осмысленно — это то, что я как художник стараюсь понять эту структуру, зафиксировать ее в своих романах и бросить эти романы в мир. Не заботясь о том, как отзовется на них среда. Это такая форма работы с общественным мнением. Это мой индивидуальный, итоговый результат общественной деятельности.
— Ну а как же молодежь, которую это волнует, которая, может быть, не хочет мириться с беззаконием?
— Вы что хотите от меня услышать? Ребята, объединяйтесь? Как им жить с этим? Они живут нормально. Я не вижу страдающих людей. Одни идут в бандиты — это самая пассионарная часть нашего молодого поколения. Самая блистательная, на мой взгляд, которая не мирится со всем этим свинством, а делает так, как она считает нужным, нарушая законы. Но, к сожалению, эта пассионарная часть вся, в конце концов, сама себя перестреляла и лежит на кладбище под гранитными памятниками. Так что бандитский «пассионар» практически кончился. Вся остальная молодежь — это «беглецы», в основном. Одни бегут в пиво, в наркоту, в тусовки. Еще молодежи предложили мечту о «великом prosperity», сделав их кумирами Абрамовича и Собчак. Других определили в молодежные организации, в названиях которых уже можно запутаться. Им предложили выстроиться, а бездомной и бесхозной молодежи нравится во что-нибудь выстраиваться.
Есть еще — лимоновцы, такая протестная структура, увлеченная и раскрашенная лимоновским дизайном, лимоновской эстетикой, лимоновской красотой. Но она сама себя утоляет изнутри своей жертвенностью, своей страшноватой игрой.
Вот моя точка зрения. И вы не добьетесь от меня слов, что я возмущен, что я Гарри Каспаров… Моя позиция — это позиция художника.
Всему иному я отдал часть своей жизни. И ГКЧП, и 1993 год, и чеченские войны, и диссидентство в ранние годы. Я прошел все это. И пришел к одному: моя миссия, то, что я лучше всего умею делать — это мои романы. Они достаточно социальны, они достаточно ядовиты, они достаточно мучительны для власти и для элиты.
Я — художник.
Этим я и буду заниматься.
Комментарии