«Нет общественного мнения» — это эпатажно-инфантильное заключение. Его, мнения, не может не быть. Оно есть всегда, поскольку всегда есть общество, но в зависимости от состоянии, в котором в данный момент оно находится, его мнение циркулирует по-разному и разным образом выражается.
    Общественное мнение — это функция социальной коммуникации. Которое существовало и в советские времена, но формировалось по-другому. С одной стороны, были официальные механизмы формирования. Это есть и сейчас — централизованная пропаганда. Но только пропагандой ни тогда, ни сейчас не исчерпывались механизмы формирования. Был такой известный у нас феномен как кухни. Помните ведь? Это весьма важный механизм. Возник он в интеллигентской среде и очень там утвердился. Юлий Ким даже оперу написал: «Московские кухни».
    Существовали и еще подобного рода механизмы. Например, курилки. Кухни — дома, курилки — на работе. И там, и там происходил неформальный обмен информацией, неформальная коммуникация, в процессе которой возникало общественное мнение. Но дальше неизбежно возникает вопрос саморефлексии такого общественного мнения: как человек узнает об общественном мнении? Никто из советских людей не верил ни газетам, ни телевидению, когда там сообщалось что-то типа «по всей стране прошли митинги в поддержку свободолюбивых народов Африки»… Каждый по своей работе знал, как эти «митинги» устраиваются, как готовятся «докладчики» и т.п. По этому поводу Галич замечательную песню написал: «как мать говорю, как женщина: я требую их к ответу» (напомню, что это «обращение» на очередном «митинге» зачитывал герой мужского пола). Люди понимали, что подобные «митинги» не являются выражением их мнения. Они знали, что их реальная жизнь не имеет никакого отношения к подобным мероприятиям. Это — официальная жизнь, показуха, а наша жизнь — на кухнях и в курилках. Здесь мы — настоящие. Если, конечно, есть уверенность, что рядом нет стукача.
    В поздний период Советской власти и это уже было не так существенно. Реальное мнение выражалось все более свободно, пока в неофициальной среде. Однако, эта неофициальная коммуникация все больше и больше формировала общественное мнение и, в конце концов, это сработало. Сработало, когда рушился Советский Союз. Если бы этого — неофициального, нефиксированного и неподконтрольного власти — общественного мнения не существовало, то ничего бы и не было.
    К тому моменту общественное мнение уже было сформировано. Сформировано в том смысле, что эта двуличная и неэффективная система нам не нужна. Нужна другая жизнь, другое государство. Вот это мнение существовало. Важно подчеркнуть: такое мнение тогдашним государством не фиксировалось (кроме докладов КГБ).
    А что сейчас? Заявление Александра Проханова резонно. Резоны тут в том, что мы опять попали в ту же ситуацию. Власть опять навязывает обществу то мнение, которое общество должно говорить власти, когда власть про это спрашивает. «Общество, — спрашивает власть, — ты согласно с тем, что я тебе «впендюривало» пять последних лет по телеку?». «Ну, конечно, — говорит общество, — согласно. Иди, власть, успокойся…» И весь разговор.
    В чем его тайный смысл? Общество прекрасно понимает, что ему что-то именно «впендюривают», но ему наплевать на то, о чем его власть спрашивает. Власть говорит: «Я хочу, чтобы ты так думало», а общество отвечает: «Ну и ладно. Мне «по барабану». Скажу то, что ты от меня хочешь услышать…». С этой точки зрения «нет общественного мнения» означает, что та информация, которую власть по официальным каналам получает от общества, не отражает реальное общественное мнение. Общественное мнение снова разделилось на две части: неофициальную и официальную. И снова появляется «человек-советский» (хомо советикус), воспроизводящий все тот же советский эффект. Он в том, что власть успокаивается («моя пропаганда работает хорошо»), что, в свою очередь, отнюдь не означает, что так оно и есть.
    Может проявиться все то же самое: в какой-то момент неофициальное общественное мнение сработает. Изменится ситуация, и общественное мнение заявит: нужна другая жизнь.
     Конечно, в настоящий момент есть немало людей, которые искренне говорят: «Ты, власть, у нас хорошая». Но тут есть проблема, которую власть не хочет пока замечать. Проблема в том, а насколько искренне? Методы, которые использует власть, не позволяют это измерить. Тут нужны более тонкие подходы, и при желании можно определить, насколько человек искренен.
     Вот один пример из времен советской социологии. В 70-е годы был призыв в партийное руководство — технарей, хозяйственников. Яркий представитель — наш бывший премьер Н.И. Рыжков, президент Б.Н.Ельцин. Но происходило это на всех уровнях — от простых инженеров до директоров. Тогда уже существовала эмпирическая социология и она получила заказ от партийных органов: провести опрос среди этих «рекрутов» на предмет их отношения к такому призыву. Один из первых вопросов: скажите, вы довольны тем, что партия предложила вам перейти с хозяйственной на партийную работу? «Да, конечно!» — отвечают респонденты. Но где-то под двадцатым номером такой вопрос: скажите, пожалуйста, переход соответствовал вашим желаниям (намерениям, планам)? Половина отвечает: «Нет». На первый вопрос люди отвечали как на вопрос экзамена, понимая, какой ответ правильный. Но на второй вопрос они отвечали более-менее искренне. Это, в общем-то, грубая проверка, но можно это делать и более тонко.
    Значительная часть респондентов понимает, что власть хочет слышать то, что она сама о себе говорит нам.
    Желание власти иметь послушное общество понятно, но зададимся вопросом: почему мы им поддакиваем? Ведь это ведет к неадекватному восприятию общества властью, что, в свою очередь, может привести к каким-то неожиданным неприятностям. А неприятности могут иметь весьма нешуточный характер, как это уже было. Происходит это потому, что навязывание властью мнения о себе не происходит изолированно.
    Навязываются, например, результаты голосований. Люди на производстве проходят через процедуры обработки. Им, например, говорят, что они должны сфотографировать свой бюллетень рядом со своим паспортом (было и такое). Людям демонстрируется очень настойчивое желание. Само собой, намекают (или даже прямо говорят) про увольнение.
    А еще люди узнают, что бывает с теми, кто не слушается указаний прокурора насчет «правильных» показаний. Сюда же относится информация о журналисте, который занимался расследованиями и вдруг неожиданно погиб… Зачем людям идти на мелкое диссидентство? Какой смысл в анонимном опросе сказать, что на самом деле думаешь? Здравый смысл подсказывает человеку: да отделайся ты от этой власти. Скажи ей, чего она хочет и пусть она этим подавится, а ты уходи в свою неформальную коммуникацию, общайся с людьми, которым доверяешь.
    И как итог: не бывает так, чтобы общественное мнение не существовало. Оно есть всегда. Но! В разных состояниях. Например, в состоянии раздвоения личности. Как это было в СССР и как это происходит сейчас у нас в России. Настоящее общественное мнение — это свободное общественное мнение, это не раздвоенное общественное мнение. «Раздвоение личности» — это всегда следствие несвободы.
    Иногда кажется, что наше российское общество отказывается думать, как ему жить. Отказывается и перепоручает власти главный этап социального строительства, а именно: постановку целей. Поясню на примере, что я имею в виду.
    Рассмотрим две семьи: советскую и американскую. В обеих семьях есть сыновья по 14 лет, есть папы… нормальные полные семьи. В одной из них сын говорит: «Пап, слушай, я подрос. Мне нужен другой велосипед.» Папа: «Ну, ладно. С двух получек отложим и я тебе куплю.» Это советский папа. А что говорит американский папа? «Слушай, парень, у нас тут недалеко кафе. Иди пару месяцев поработай и купишь себе велосипед». Американский парень даже просить отца не о чем не будет. Скажет только: «Пап, я уроки успеваю делать, оценки хорошие. Время остается. Пойду-ка я поработаю в соседнем кафе». «А зачем?» «Да хочу велосипед купить». «Молодец, сынок. Давай.»
    В чем тут различие? В том, что мы называем патернализмом. Наш папа — это государство, которое должно ребенку-народу все обеспечить. Наш «ребенок», если он что-то хочет, прежде всего должен сказать «папе». Не сам себе сделать, а попросить папу, и папа сделает. Все начинается в семье. А уж потом мы имеем проблему отношений общества и власти. Существенное свойство нашего общественного мнения (причем, как официального, так и неофициального) — патернализм. Есть папа, который существует, чтобы удовлетворять все мои желания, а не я существую для того, чтобы делать себя, удовлетворять свои желания в меру своих возможностей и талантов.
    И когда в конце 80-х — начале 90-х изменилась ситуация — появилась другая власть, которая вознамерилась делать другую страну, то общественное мнение ее поддержало. Общество как бы сказало: «Что зависело от нас, мы сделали. Мы сменили тех на этих. А вы теперь сделайте нам хорошо».
    Конечно, была часть людей, которые не стали ждать, когда «сделают хорошо». Они использовали ситуацию, чтобы самим себе сделать так, как они хотят. Но их было совсем не большинство, и не они определяли систему общественных отношений. Так и не стало общим убеждением, что от каждого из нас зависит благополучие жизни в нашей стране.
    Вот избрали Ельцина, а он хорошо так и не сделал. Надо поискать кого-то другого. Вот нашелся — молодой, энергичный, не пьет… Вот он нам теперь сделает… Короче, нужен правильный папа. Вопрос не в том, какие мы и что мы можем и должны делать, и какие у нас правила игры, а в том, правильный ли у нас папа.
    Те люди, которые пытаются видеть повыше и подальше обыденного сознания, знают, чем это может закончиться. Ведь нет никаких гарантий, что очередной «папа» будет правильный. К тому же совсем не очевидно, что тот, кто сегодня кажется «правильным», окажется таким для завтрашнего дня, в исторической перспективе.
    Еще раз вернусь к «семейной» метафоре. Представим себе семью, где за все отвечает папа. Что произойдет с семьей, когда папы не станет? Или по каким-то причинам папа не сможет руководить и направлять? Вот ведь в чем вопрос. Другие-то члены семьи не готовы к этой задаче. Никакой ответственности на них не лежало. Следовательно, нет папы — нет семьи. Ведь именно это произошло с Советским Союзом. Средства, которыми скреплял страну «усатый папа», перестали работать. Не стало «усатого» — через некоторое время не стало страны. И нет пока гарантий, что Россию не постигнет судьба СССР. Значит, нужны какие-то новые инструменты. А может быть нужна семья, в которой каждый за что-то отвечает. Берет на себя ответственность и не надеется на одного «папу». Может быть, именно такая семья надежнее? Вопрос именно в этом.
    Теперь посмотрим на проблему коррупции. Возможно ли ее победить, имея вот такую патриархальную систему? Допустим, кто-то из членов семьи погряз. А «папа» ослабел (заболел, паралич разбил, адекватность потерял и т.д.). Не может он пресечь. При такой системе коррупция непобедима.
    Причины ее роста за последние восемь лет ясны. Мы получили бюрократию, которая стала монолитной и бесконтрольной. Разделение властей за последние восемь лет фактически уничтожено. Что такое это разделение? Грубо говоря, власть делится на части и эти части «стравливаются» друг с другом. Они друг друга контролируют, ограничивают и прочее, это называется системой сдержек и противовесов.
    А главным судьей является общество. Оно — главный принципал всех частей. Оно делегирует им власть, дает ресурсы и для страховки — стравливает их друг с другом.
    Но это не вся конструкция. Общество еще должно контролировать власть через политические механизмы, через механизмы политической конкуренции, через независимые СМИ, через общественные организации. Общество должно добиваться прозрачности, открытости власти. За бюрократией нужен внешний контроль. Но надо понимать, что все общество никогда этим заниматься не будет. У людей масса повседневных забот, но какая-то часть граждан хочет и может этим заниматься. Они вовлекают в эту орбиту других людей, предлагая им выразить свое мнение на выборах, в опросах или, например, в суде присяжных…
    Велико ли влияние этих людей? Скажу прямо: слабое. Для того чтобы оно стало более действенным, нужны какие-то другие условия. Например, тот же кризис. Евгений Гонтмахер в своем интервью «Особой букве» сказал по-другому — катарсис. Это красиво, но социологически не очень точно.
    Есть известные механизмы, приводящие к масштабному социальному недовольству. Это так называемая теория относительной депривации. Там речь о том, почему люди, грубо говоря, бунтуют (даже книжка такая есть — «Почему люди бунтуют?») Обосновывается вывод, что люди бунтуют не тогда, когда им плохо, а тогда, когда не оправдываются их ожидания. Возникает разрыв между ожиданиями и реальностью.
    Нынешний режим со своей пропагандой попал в ловушку (я об этом писал): он убеждал людей в позитивных ожиданиях. Он добился своего — сформировал эти позитивные ожидания. Но рано или поздно обнаружатся противоречия между реальностью и этими ожиданиями.
И, к сожалению, все может повториться: общество «расчистит площадку», приведет к власти новых людей и скажет: «Ну, вы теперь давайте. Сделайте мне хорошо. А я займусь своими повседневными делами».
    Конечно, проблема не в том, чтобы сменить «этих» на «тех». Наша основная проблема — взросление общества. Избавление от патернализма. Другая власть нужна не потому, что она будет лучше этой. Другая — это та, которая людям не мешает. Например, так, как было в 1998 году. Почему тогда вылезли из кризиса? Потому что бизнес был свободным и именно поэтому смог вытащить страну. Было разделение властей, настоящая оппозиция, влиятельные независимые СМИ. Это все — механизмы адаптации к кризисам, потенциал извлечения позитивного опыта из кризиса, позитивной селекции.
    Сейчас все это утрачено. В этом главная проблема.