Особое видео: Еженедельная передача RESET.ПЕРЕЗАГРУЗКА

Религия и политика

ЛГ: Последняя наша тема отмечена в «Коммерсанте» заголовком «Религия — опиум для Госдепа». Речь идет вот о чем: Госдепартамент США обнародовал 28 октября ежегодный доклад, посвященный свободе вероисповедания в мире. 

Россия раскритикована в нем (а кто же, собственно, и сомневался) за то, что религиозные свободы, хоть и закреплены в Конституции, регулярно нарушаются. В нашем Министерстве иностранных дел его назвали политически ангажированным. А, скажем, Русская православная церковь, напротив, документ Госдепа сочла корректным. 

В докладе отсутствуют выпады в адрес российских властей. Понятно, что там есть какая-то критика. Однако МИД вчера этот документ резко раскритиковал: «Складывается впечатление, что автор доклада не утруждает себя изложением обновленной информации. Текст российского раздела практически дословно совпадает с его прошлогодней версией. Вновь содержит стандартный набор претензий в адрес России. Такой подход вынуждает нас…». И так далее.

Примечательно, что с этой оценкой не согласилась Русская православная церковь. «Уже в течение ряда лет в докладах Госдепа наблюдается прогресс в корректности отношения к российской общественной реальности. Документ достаточно аккуратно описывает сложившуюся в России систему взаимоотношений», — говорит глава Синодального отдела по взаимоотношению церкви и общества Всеволод Чаплин. Положительные сдвиги в докладе увидел и сопредседатель Совета муфтиев Российской Федерации Нафигулла Аширов. Вот такое некое несовпадение наших религиозных авторитетов с позицией Министерства иностранных дел. 

ПШ: Совпадают ли эти выводы с вашими? Насколько точны эксперты Госдепа в своих оценках? 

ГД: Тут мне понравилась просто мидовская реакция. Замечания, что повторяют прошлогоднюю оценку. МИД не прокомментировал: а есть ли повод менять прошлогоднюю оценку? То есть здесь как бы содержится некое подозрение, что и прошлогодние, и позапрошлогодние версии того же самого доклада были бы абсолютно верны в наше время. Может быть, там только цифры менялись: не двадцать приходов, а шестнадцать. 

ПШ: А я бы хотел спросить: как, по-вашему, хватает ли мусульманам приходов в Москве и Московской области?

ЛГ: Потому что в докладе есть на это ссылки.

ГД: Дело в том, что речь не о приходах. Речь о том, что тысячи мусульман по сфабрикованным делам томятся на зоне. Это гораздо важнее приходов. И речь о том, что несколько сотен названий книг, которые по всему миру издаются как богословская литература, в России запрещены как экстремистские. Речь о том, что дагестанское духовное управление рвет и уничтожает русские переводы Корана. Потому что это русские переводы Корана, которые им, дагестанским духовным управлением, не санкционированы и не одобрены. Речь о том идет, что, например, книготорговцы запуганы настолько и у них такая внутренняя цензура, что они отказываются от законных легальных книг, которые выпускают законные легальные издательства. В частности, «Научные исследования. Российские мусульмане в революции 1917 года». Абсолютно академическое издание было практически повсеместно отвергнуто, в том числе и в казанских книжных магазинах, просто потому, что люди боялись. Российские мусульмане, революция... Все. Нам это не надо. То есть такая внутренняя цензура.

ПШ: Запрета нет официального, но…

ГД: Официального запрета нет, но практически невозможно разместить в магазинах книги, где существует упоминание ислама.

Например, человек пишет книгу, как, например, пришел ислам. Он приходит в издательство. Интересная книга, интересный человек, довольно известный в российском пространстве. Ее не принимают! Просто боятся принять. Знаете, как бы чего не вышло. Вот об этом надо говорить. 

Что приходы? Мусульмане не нуждаются по большому счету в приходах. Они могут молиться у себя дома. Встречаться, так сказать, с братьями в неформальной обстановке. Это на самом деле гораздо лучше. Преследуемые общиной тайные вечери больше соответствуют духу единобожия, чем, так сказать, официальные приходы, оплачиваемые имамами, контролируемыми государствами имамами. 

Но тот же самый Госдеп… Я не читал этого доклада. Но если там фиксация на приходах, то это уже как бы изменение подлинного акцента. Надо обратить внимание на то, что у нас творится в местах заключения. Надо обратить внимание, что масса оправданий, сделанных присяжными, потом переосуждены в нарушении Конституции и закона. 

Например, так называемое «Бугульминское дело»…Там имеется оправдательный приговор присяжных, потому что на лицо алиби — отсутствие обвиняемых на месте преступления. Вообще не имели они отношения к этому делу — это явная фабрикация. Причем первое заключение — это технический взрыв газа. Уже потом этому приписали террористический характер. Так вот, никто не отменял первого постановления суда присяжных. Просто наряду с ними есть совершенно другое постановление совершенно других присяжных: виновны!

ПШ: Как такое может быть? 

ГД: Вот так! И они сидят! 

ЛГ: Но надо вернуться к началу нашего разговора. 

ГД: Вот об этом надо говорить. То есть политические расправы на религиозной почве. А то, что двадцать приходов…Какая разница — двадцать или двести.

ПШ: В исламе другая традиция?

ГД: В исламе другая традиция потому, что здесь еще есть интересный момент. РПЦ разошлась здесь в интонации оценки с МИД РФ. Я думаю, что это новый стиль РПЦ, Московской патриархии, которая подчеркивает свою независимость от светской власти.

ПШ: Уже не первый раз. 

ЛГ: Это вектор положительный? 

ГД: Это вектор с одной стороны, наверное, положительный. Но вот меня заинтересовал один момент. Как-то я находился в Алма-Ате, включил телевизор и попал случайно на канал «Союз». У меня был такой первый опыт на этом канале «Союз». И вдруг я увидел патриарха Кирилла в полном патриаршем облачении, рядом с каким-то президиумом на кафедре, в зале типа лекторского или концертного, перед обычными людьми, такими, какие могли бы прийти, например, на Райкина или на Задорнова, — обычные люди. Он выступает и выступает, он, естественно, не языком Алексия, не языком на «О», а самым обычным языком лектора или, скажем, профессора философии, обращается к этим людям и говорит о счастье. Что вот люди ищут счастье. Один думает, что это деньги, второй мечтает стать министром, для третьего — много красивых женщин. Но когда доходит до исполнения своих желаний, они понимают, что за этим ничего нет, пусто. Они чувствуют разочарование и пустоту. 

Я не к тому, что меня заинтересовал контекст. Нормальный, обычный. Как бы правильно все. Да! Но то, что патриарх излагает это все совершенно случайным людям… Ясно, что они посажены для того, чтобы быть аудиторией, просто символизировать людей. В президиуме сидели какой-то священник, тоже гражданский, непонятные какие-то люди. Вот патриарх вел беседу со страной как преподаватель философии или социологии.

ПШ: И вас это удивило? 

ГД: Меня это не просто удивило. Во-первых, это полный разрыв с традициями РПЦ и патриаршества — это раз. Это возврат к какому-то живоцерковству тридцатых годов. Во-вторых, это свидетельство того, что патриарх намерен войти в гражданское общество как идеолог, философ, организатор, который прямо влияет на этом пространстве не через церковь и церковную методологию — мистерии, таинства, благодать, священство. А именно как лектор-пропагандист. 

ПШ: Обществознание.

ЛГ: Хорошо.

ГД: Обществознание, да. И это ясно совершенно говорит о том, что патриархия намерена переформатировать уровень своего влияния, присутствия, свой статус, свою, что ли, хватку на теле социума. 

ЛГ: А скажите, может быть, это вообще все обусловлено со стороны Русской православной церкви боязнью конкурентов? Католиков боимся? Мусульман боимся? Иудеев боимся? Вдруг кто-нибудь из нашей паствы повернет голову в другую сторону…

ГД: В тринадцатом году, по данным тогдашнего царского МВД, двадцать миллионов россиян было членами разных сект и согласий, не имевших отношения к Российской православной церкви. Она, кстати, тогда называлась Российская, а не Русская. Русской ее назвал Сталин. Так вот старообрядцы, штундисты…

ЛГ: Иеговы…

ПШ: Это другое совсем.

ГД: И различного рода согласия. Вот двадцать миллионов человек. Это огромная цифра. Потому что это двадцать миллионов зарегистрированных, активных. А сколько людей, которые просто ходили к причастию и делали это просто потому, что неходящих фиксировала полиция. Это еще после 1905 года, с манифестом царя, со свободой совести. А до 1905 года, пока не дали манифест о свободе совести, в частности, и прочее? Так там нехождение к причастию могло кончиться и тюрьмой. 

ПШ: Обязательно отмечались.

ГД: Да, конечно! Потому что исповедь и допуск к причастию связаны в православии. Они нигде не связаны: ни у грузин, ни у греков. Почему? Потому что исповедь у попа — это то, на что старообрядцы не могли пойти, а тогда их к причастию не допускали. Ты должен исповедоваться, а потом — к причастию. А исповедоваться, если ты идешь к попу, — значит, ты уже конформист, значит, ты уже отказываешься от верности своей традиции.

ПШ: То есть Госдеп если и прав в общей оценке, то в конкретике, надо полагать, заблуждается?

ГД: «Коммерсант» пишет, что потом дал какой-то комментарий, по-моему, какой-то баптист по этому поводу и сказал, что это очень мягкая оценка. Госдеп на самом деле погладил по шерстке и вообще ничего толком не сказал. И не о том, на мой взгляд, он сказал. Говорить нужно о расправах судебных. О судебных и внесудебных расправах по конфессиональному признаку. Эта главная проблема, а не количество приходов.