Особая персона

Человек как глиняная кукла

Прежде чем говорить о ваххабизме, надо сказать об исламе. И это большой интеллектуальный вызов — рассказать об исламе так, чтобы это было внятно человеку, неискушенному в теологии и вообще проблематике размышления о Боге; рассказать о творении так, чтобы это апеллировало к реальному, к повседневной жизни. 

Поэтому я бы начал с того, что ислам является наследником традиции Исы — то есть Иисуса, и Муссы — то есть Моисея, и будет мир над ними всеми. Ислам сам себя считает не учением, существующим 1420—1425 лет на сегодняшний день с момента начала пророчества Мухаммеда, мир благословен над ним. Ислам считает, что ему 4300 лет, с начала миссии Авраама, мир ему. 

И, собственно говоря, чем является ислам? Так вот, это линия Авраама, авраамических пророков, вышедших из его лона, — вплоть до Мухаммеда. Это противостояние естественному либеральному человечеству. 

Естественно, в те времена не было либерального человечества. Было рационалистское человечество. Было общество, которое подчинялось Фараону и Кесарю. Но это было тем не менее фундаментальное общество, ориентированное прежде всего на антропоцентризм: человек — мера всех вещей, как говорили греки. И на блага, концепцию блага, концепцию позитива, на личное бытие. Не важно, глоток ли это в пустыне умирающему от жажды или это свет жизни вечной — но это некий понятный позитив. И этот позитив соединялся с антропоцентризмом. То есть с пониманием того, что человек есть мера, цель всего сущего. Он как бы средство и вместе с тем цель, ради которой это средство работает. 

Этому противостоит ислам — единобожие, которое исходит из того, что человек есть инструмент, созданный всевышним во имя замысла, который должен понять, что Бог и его замысел абсолютно отдельны от человека. А человек находит высшую духовную реализацию в служении этому замыслу в той мере, в которой этот замысел открывается для него в его духовно-рациональном центре, в его духовно-рациональной составляющей. 

Человек создан разумным для того, чтобы играть роль в сюжете именно как инструмент, как актер. Естественно, эта мысль о том, что человек существует не ради себя, не как цель, а как средство, — она вызывает активное противодействие, прежде всего в человеческой среде, в которой иудаизм, христианство, ислам распространяются. Активное противодействие потому, что человек нацелен, заточен на свой антропоцентризм. На понимание себя как пупа Вселенной. 

И даже сегодня, когда в результате «промывки мозгов» со стороны науки, особенно науки XIX века, человека научили, что он живет на затерянной в космосе маленькой Земле, что он там песчинка во Вселенной, что Земля миллиарды лет существует и до него, и после него, — все равно у человека есть ощущение самодостаточности. «Ну и что, что меня не было и не будет, — говорит человек. — Тем не менее самое главное — это то, чтобы я жил хорошо».

Главная цель — это жить хорошо. Сейчас.
На самом деле ислам идет гораздо глубже, чем отвержение этой позиции. Он отвергает и позицию, которая существовала тысячу лет назад, относительно того, что человек живет для того, чтобы стать Одно с вселенским бытием — стать Одно с Богом, приобретение божественных качеств. Некий онтологический рост, бытийный рост.

Вот ислам тоже против этого. Ислам говорит человеку: «Человек, ты глиняная кукла».

Однако в Адама, первого пророка, Всевышний при сотворении уникально вставил от своего духа некую маленькую частицу, которая противостоит всему сущему. Потому что на самом деле задача Адама, задача его последователей, задача тех, кто следует за пророками, — противостоять с позицией Духа Божьего бесконечной инерции всемирной глины, из которой все сотворено. Бесконечной инерции субстанции. Это, с одной стороны, бытие как вязкая субстанция, с другой стороны — маленькая искра света. И вот вызов. Может эта искра света победить бесконечную мокрую глину? Может она преодолеть эту инерцию? Или нет? Это как бы внутренняя динамика исторического сюжета.

Ваххабизм — это попытка очистить ислам от агрессии

Теперь мы, если поняли на таком высоком метафизическом уровне, то должны отдать себе отчет в том, что вязкая глина — она в лице рационалистских институтов политического общества, куда ислам вбрасывается. Он приходит как откровение, а не то, что можно взять из опыта, вспомнить из прошлого, оживить из преданий прошлых, предыдущих поколений… А он приходит как блеск молнии, которая вдруг открывает то, что в человеческом опыте не содержится. Это призыв к абсолютно иному, но тем не менее тесно связанному с интимным и духовным «Я» внутри человека. С его ежеминутным, ежесекундным присутствием здесь и теперь. Это как бы напоминание о финальности всего. 

В обычной традиции — индуизм, даосизм — люди как бы погружены в безвременье: «Ну, умру, мой дух перейдет еще куда-то там». В принципе, бесконечные превращения, переходы из одной комнаты в другую. В единобожии есть вот этот вкус, что ты есть здесь и сейчас, а потом тебя не будет совсем. И только Бог может оживить и вернуть тебя в Конце Всего таким образом, чтобы твое существование здесь и теперь в качестве Ивана Ивановича было не напрасно. Чтобы ты как Иван Иванович поднялся и дал отчет обо всем, что ты сию секунду творишь. 

Теперь вот эта концентрация на «Я» на интимном присутствии связана с идеей абсолютно потустороннего, абсолютно иного, абсолютного разрыва со всем сущим. Это интимно связанные две вещи: мое «Я» и абсолютно иное. Вот в этом парадоксе есть пафос единобожия. 

Что такое ваххабизм? Ваххабизм — это одна из попыток — не самая плохая, но, может быть, и не самая удачная, — очистить ислам от агрессии, от проникновения вот этого естественного человека, естественной глины назад. Ислам распространяется в определенной человеческой среде. Естественно, в этой среде до ислама были традиции, представления, предрассудки, наработки, которые людям дороги. Они хотят сидеть на двух стульях. Они хотят быть мусульманами, но поступать так, как их отцы и предки поступали за тысячу лет до ислама. Хотя Коран, в котором Бог говорит прямым языком пророку и через пророка, говорит: «Вы хотите верить, как ваши отцы. А если ваши отцы верили в полную чушь?» Буквально так. 

Теперь люди хотят следовать адатам, люди хотят, так сказать, контактировать со своими мертвыми: отмечать девять дней, сорок дней, заниматься спиритизмом, чем угодно. Ислам говорит: «Нет. Этого всего ничего нет — апелляции к вашим местным святым, апелляция к вашим мертвым. Культ предков — это гнусное язычество. Это все пережитки антропоцентризма. Вы должны иметь только то отношение к принципу неведомого, которое делает вас инструментами провиденциального замысла. Только к нему вы должны обращаться, только это дает смысл вашим жестам и действиям. Строго следуйте откровению». 

Естественно, у местных сил, связанных с рационалистским полем данной культурной матрицы, это вызывает негативную реакцию. Они говорят: «Это проклятые ваххабиты, которые наносят удар нашему традиционному исламу». Хотя есть только один ислам — ислам, принесенный Авраамом, ислам, принесенный Моисеем, ислам, принесенный Иисусом, ислам, принесенный Мухаммедом. Это динамические откровения одного и того же монотеизма, противостоящего мировому язычеству. 

Нет никакого традиционного ислама, который существует у татар или ингушей. Есть ислам Бога, который дан в откровении на предельно четком и ясном, не позволяющем его перетолковать или переврать языке. Когда мы слышим разговоры о том, что есть какой-то традиционный ислам — «наш» традиционный ислам, в который верили наши предки, — мы имеем дело либо с шаманами, не имеющими отношения к исламу, либо с откровенной госагентурой, пользующейся вот таким специфическим языком. 

Естественно, ваххабиты являются не оптимальной, возможно, попыткой очищения, которые, в свою очередь, может быть, где-то превращаются в какую-то секту. Расставляют те акценты, которые тоже как бы становятся отклонением. Но это динамическая жизнь. В исламе с самого момента его возникновения у Мухаммеда, да будет мир над ним, существовала оживленная теологическая дискуссия. Десятки направлений. И это показатель жизни. Эта дискуссия кипит и поныне. 

Сегодня, например, очень мощная дискуссия разворачивается между теми же ваххабитами и, например, ихванистами, братьями-мусульманами. В частности, между салафитами и ХАМАС в Секторе Газа. Очень мощная идет дискуссия. Политический ислам или политика — это грязное дело, и нельзя заниматься политической интригой потому, что это оскверняет задачи такого чистого ислама. Там это одно из направлений дискуссий. 

Другое направление дискуссии, скажем, — это шииты и сунниты. Потому что шииты вообще стоят на той позиции, что до прихода ожидаемого Магдиса, который явится с Иисусом, вместе со вторым пришествием Иисуса в конце времени, чтобы бороться против Антихриста, — вот до этого времени любое правительство нелегитимно. Легитимно только правительство Магды и Иисуса во втором пришествии. До этого времени попытка устроить халифат, организовать шариатское государство — это все нелегитимные попытки. Но борьба должна идти за приход Магды и за второе пришествие. 

А сунниты считают, что правитель может быть вполне легитимный и законный, если он не преследует мусульман открыто. Если он хотя бы на словах говорит, что у нас шариат признается и является основой законодательства, то уже против него нельзя выступать. 

То есть такой конформистский подход. Но внутри этого суннитского конформистского подхода есть жесткий подход, который говорит: «Нет, только за халифат и за шариатское государство, шариатское пространство».

Северный Кавказ оккупирован бюрократией

Северный Кавказ на самом деле является не столько ваххабитской зоной. Хотя там это движение существует. Но оно существует как модернизационное движение, как модернизационный проект. Потому что Северный Кавказ — это пространство, оккупированное бюрократией. Бюрократией, часто имеющей корни в бывшей КПСС. Это номенклатура, которая рассматривает свои народы и свои территории как феодальные вотчины. Насквозь прогнившая коррупционная бюрократия. Клановая. Которая не оставляет молодежи никаких перспектив — ни рабочих мест, ни серьезного образования. Еще в восьмидесятые годы с Северного Кавказа масса молодежи ехала учиться всюду, в любые центры — в Свердловск, в Ленинград, в Москву. Получала образование. 

Хочу отметить, что основная сила обновленчества, связанная с религией, те, кого называли впоследствии салафитами, экстремистами и так далее, вплоть до вооруженной оппозиции, были люди из хороших семей, получивших образование в московских вузах — в Бауманке, МГУ. Они — кавказцы. Они кавказцы, которые приехали, поучились, прошли через сложный опыт многонациональной жизни в общежитии, искус большого города, кризис марксистской идеологии. И эти люди с дипломами стали основой той оппозиции со вторым или третьим поколением, с которым мы сегодня имеем дело на Кавказе. 

Это все люди, получившие высшее образование в восьмидесятые годы в послесоветский период в столичных вузах. И это очень показательно. Потому что это авангард. Это авангард — и религиозный, и политический, — который прикоснулся к глобальному феномену. К феномену глобальной мегаполисной жизни. К мировоззренческой целостной системе и нерелигиозной. И в ответ начал разрабатывать свою целостную религиозную систему. И проявил через эту разработку вольную власть. Для того чтобы изменить жизнь этого региона.

Москва — царство Мордора

Конечно, это не просто народническая традиция. Потому что на Кавказе, во-первых, есть традиции перманентной борьбы. А против попытки контроля, против империи, есть многовековая традиция противостояния Санкт-Петербургу. Столетняя традиция, скажем, Чечни и Дагестана, которая известна через шейха Шамиля.

Существовал этот феномен кавказской государственности в противостоянии петербургской империи несколько поколений. В течение нескольких поколений. То есть эти серьезные очень традиции во многом одушевляют последующие поколения. Опыт ссылки. 

Кроме Дагестана и кабардинцев, все остальные народы Кавказа подверглись ссылке. Это тоже крайне расширяет драматически. Вот как травма при рождении. Представьте, высадка в телячьих вагонах без всяких средств к существованию. Выброс в каменных степях. Промерзших степях Казахстана. После этого не сломаться. И те, кто не сломался, — они становятся железными людьми. И в принципе, Кавказ сформировал, конечно, особую породу людей. 

Но важно понять, что те, кого называют салафитами, являются носителями модернизационного проекта. То есть они видят Кавказ, освобожденный от клановости, от коррумпированной бюрократии, от шейхов, суфийских орденов, — которые являются даже не теми суфийскими орденами, существующими в большом мире, а крайней провинциальной версией, подвергшейся неоднократной переделке после поражения Шамиля на Кавказе. Со стороны царской охранки было очень много положено усилий, чтобы сформировать свой карманный суфизм, работающий с органами в тесном симбиозе, чтобы контролировать такую грибницу подземную. И руководят этим суфизмом полуобразованные провинциальные мистики, которые несут полную чушь с точки зрения ислама и засоряют мозги молодежи, которая не ходит в школы, а ходит в специальные училища. 

Салафиты — это те, кто пытается освободить сознание населения от пут самодельно мистицизма, народного самодельного мистицизма. То есть это мощное освободительное, очистительное движение, которое в принципе не антифедеральное в своих главных импульсах. Коррумпированная бюрократия оперирует, ссылаясь на конституционное поле, защиту территории и прочие вещи, к Москве и находит там понимание. Пугает там ярлыками салафизма, «Аль-Каиды» — всеми популярными пугалками. Получается, что Москва, естественно, превращается в союзника коррумпированных местных бюрократий, ведет курс на расправу с парализационным движением. То есть она представляет собой уже-таки царство Мордора. Оно за все плохое, против всего хорошего.

Среднеазиатские басмачи на самом деле воевали с баями

Формула примирения Кавказа была найдена в 1917 году, когда Кавказ поддержал большевиков на платформе интернационализма и братства. Потому что большевики обещали, что не будет больше имперской России, а будет великий союз равных во имя построения светлого завтра. И был же российско-мусульманский съезд в 1917 году, который пришел к выводу, что идеи справедливости, выраженные в большевистской доктрине, идея братства народов, справедливости, примата труда над капиталом и тому подобные вещи — они соответствуют исламскому видению общества. И было принято решение поддержать. 

Эта поддержка выразилась в том, что, например, Азербайджан не мог бы быть советизирован без Дагестана. Потому что красные дагестанцы занимались советизацией Азербайджана. Скорее всего, Деникин взял бы Орел и пошел бы на Москву, если бы не ингуши, которые ударили по армии, и пришлось перекинуться туда, чтобы их нейтрализовать. Был сорван поход, было сорвано наступление на Москву. То есть красные ингуши и чеченцы…

Кстати говоря, памятник чеченцам, павшим в бою с Деникиным, стоял при Масхадове. Там были похоронены, между прочим, бойцы сопротивления. Никто памятники чеченцам, сражавшимся против Деникина, не трогал. В этот период на Северном Кавказе люди поверили, что существует возможность создания пространства Братства. Но это быстро ушло, потому что Орджоникидзе и Сталин, давшие пощечины национальным наркомам, которых Ленин назвал держимордами, — они перехватили инициативу и стали творить на Кавказе то, что совпадает с мнением этого эксперта. То есть диктатура, террор, кровь, естественно, вызвавшая новые волны сопротивления. 

И в Средней Азии басмаческое движение — это не какие-то там баи. Это движение краснопалочников и красноармейцев-мусульман, вошедших в Красную Армию против баев, но обнаруживших, что баи все с партбилетами осуществляют политику Москвы. Новую политику Москвы в Средней Азии — басмаческое движение против Файзуллы Хаджаева, против Бухарской Социалистической Республики. Кто такой Файзулла Хаджаев? Это сын банкира и одного из крупнейших бизнесменов времен Бухарского эмирата, который создал Социалистическую Бухарскую Республику и, пока Сталин не расстрелял его, воплощал как раз новую Красную Азию. Вот против него воевал Мадамин Бек, известнейший басмаческий командир. Кто такой Мадамин Бек? Это чекист, который воевал в Красной Армии, а потом увидел, что он воюет против своего народа за баев, по-новому переформатировавших свое господство над этими людьми. 

И мы видим, к чему это привело. К Кадырову, к Рашидову, к зинданам, к хлопковым припискам, к чудовищной эксплуатации, к нынешнему современному феодализму. Вот. Все это начиналось там. А нам врали, что это баи, что это муллы реакционные. Да это, наоборот, модернизаторы, которые поверили Ленину, а потом пытались отстоять уже таким путем. То же самое на Кавказе.

На Северном Кавказе Кремль борется за свое существование

Без понимания того, что было два-три-пять поколений назад, невозможно понять того, что происходит сегодня. На Северном Кавказе шла борьба сложная. Ведь канат свит из многих перекрученных веревок, и каждая из этих веревочек имеет собственную оценку, собственную цель, собственную программу. Но в целом борьба шла не за сепаратизм, то есть не на национальной, скажем так, сепаратистской платформе. Хотя были люди, которые преследовали национальные сепаратистские цели. Борьба шла на общероссийском уровне, это была политическая борьба против, скажем так, формата нового либерализма, новой глобальной администрации, пришедшей в лице поздних советских и ельцинских руководителей в масштабе России. 

Джохар Дудаев не скрывал, что он является советским генералом, что для него идеалом является восстановление Советского Союза с Чечней как союзной республикой. До 1994 года в дудаевских вооруженных силах принимали советскую присягу. В принципе, Чечню поддержали советские генералы и маршалы. То есть он был как бы анклавом советской власти, анклавом Советского Союза на Кавказе. 

И потом, естественно, вот эта борьба, которая развернулась в масштабе Северного Кавказа, включала в себя многие элементы, но лидирующей ее составляющей был вызов Кремлю. 

Почему Кремль так яро боролся и борется с Северным Кавказом? Не потому, что он хочет удержать Северный Кавказ — как бы о нас, мол, речи не идет, — а чтобы Северный Кавказ остался в составе России. Он борется за собственное существование. Потому что по большому счету борьба Северного Кавказа — это некая провокация и некий призыв к остальным народам большой России делать то же самое. То есть к социальному вызову, к социальному конфликту взывает. И на самом деле, сегодняшний уровень вооруженной оппозиции — он уже предполагает такую степень интернационализации. Там очень много русских, не мусульманских национальностей, но принявших ислам. В принципе, это уже некая площадка, никакого отношения к чеченскому сепаратизму не имеющая. 

Чеченский сепаратизм в Грозном… Кадыров-старший сказал части полевых командиров, мыслящих в национальных терминах: «Идите ко мне. Я гораздо лучше, чем Дудаев и Масхадов, обеспечу независимость Чечни. У меня личный контакт с Путиным есть. Кто не верит, то могу трубку дать, и лично сможете поговорить». Это было правдой. Он, полевой командир, ночью секретно встречающийся с ним. Он говорит: «Иди ко мне. Я обеспечу тебе твои идеалы. Будешь работать вместе со мной. Ичкерия будет независимой. Владимир Владимирович — гарант. Вот, могу дать поговорить».

Когда станет жарко, Кадыров переметнется к американцам

Вокруг младшего Кадырова 20 тыс. стволов. Там много шестнадцатилетних есть в кадыровских боевиках. Я там видел поколение десятиклассников супервооруженных, с новейшими автоматами, и ни слова не говорят по-русски. Вообще ни слова не говорят. 

Когда я был там на конференции, непосредственно в резиденции президента, от меня выходит человек, которого они задерживают на всякий случай. Мало ли что он со мной сделал. А допросить они его не могут. Он русскоязычный. Они посылают за мной человека и говорят: вот, мол, от вас вышел. Он ничего вам не сделал? Мы его должны опросить, а ребята не могут, они по-русски не понимают. Шестнадцатилетние ребята, вооруженные до зубов. Новые кадыровские. 

Старое поколение — это все участники первой чеченской. А люди, которые, например, сейчас сидят, — они сидят по сфабрикованным обвинениям. Многие из тех, кто сидит, не воевали и не притрагивались к оружию. А те, кто воевали и держали, — они вот все в погонах. 

Это не примирение. Потому что, вы сами понимаете, особая форма криминальной клановости. Кадыров клянется в личной верности Путину. Путин — это очень проблемная фигура. Ее роль в истории и в судьбе России еще должна быть исследована. Это некая вассальная, сюзеренная, феодальная связь. Она деструктивна для политического пространства и большой России, и Северного Кавказа. И под эту связь, заметьте, сколько людей сегодня погибло — начиная с Политковской и кончая Героями России Ямадаевыми. Это все увязки этой сюзеренно-вассальной пары, спарки. Я не говорю о том масштабе террора, который Кадыров распространяет вокруг себя и которым он удерживает личную диктатуру. Поэтому, конечно, я уверен, что, во-первых, это нестойкая структура. Во-вторых, с какой стороны ни зайти — с общечеловеческой или религиозной, — но это тьма.

На мой взгляд, Кавказ должен быть переформатирован на основе идеалов, которые несут в себе эти модернизационные молодые силы. Это должно быть пространство, самоуправляющееся на основе шариата, которое находится в новых союзнических отношениях с Россией. И тогда Кавказ станет гарантом непроникновения НАТО. А вот в формате Кадырова, кабардинских и других лидеров — нет таких гарантий. Потому что бюрократия преследует всегда исключительно шкурные цели. И ей наплевать на хозяина, лишь бы только был хозяин. Если она увидит, что НАТО более легитимный и мощный представитель мирового авторитета, чем Москва, она будет служить НАТО. А как раз вот силы салафизма, силы чистого ислама — они никогда не пойдут на примирение с проникновением либерально-западного формата на Северный Кавказ.

Когда перед Кадыровым встанет выбор: либо быть ликвидированным собственными соратниками, потому что исчез зонтик покровительства над ним, либо же стать участником по программе свидетелей в Соединенных Штатах, — я думаю, что здесь однозначный выбор будет переформатироваться и исчезнуть. 

Надо прежде всего начать разговоры с вооруженной оппозицией. Надо договариваться с ней. Но кому? Естественно, не тем, кто десять или двадцать лет крошил Кавказ. Не тем, кто «мочил» или собирался «мочить в сортирах». Естественно, каким-то новым политическим силам в Москве.