Особое видео: Еженедельная передача RESET.ПЕРЕЗАГРУЗКА

Телеобщения власти и народа

ЛГ: Поговорим о теме общения власть имущих с народом. Очередное, восьмое такое телеобщение Владимира Путина — теперь уже в ранге премьер-министра — прошло с россиянами. Разговор продлился больше трех часов, если я не ошибаюсь.

ПШ: Четыре часа и одна минута.

ЛГ: Четыре часа и одна минута. Много было всяческих вопросов. Все началось с вопроса о безопасности. Вопросов о безопасности было больше всего. Естественно, что это «Невский экспресс», Саяно-Шушенская ГЭС. А в конце, если не ошибаюсь, были вопросы и по Ходорковскому.

АА: И что сказал премьер? Пусть решает суд?

ПШ: Если бы.

ЛГ: Премьер сказал, что…

ПШ: ...Премьер сказал, что он сидит за убийство, к которому он был как бы причастен.

ЛГ: Да. И привел примеры какие-то.

ПШ: Ну да. Он привел пример. Вчера кто-то из экспертов обратил внимание на такую особенность: передача называется «Владимир Путин. Продолжение». То есть он уже не в статусе премьера, он уже не в статусе президента, естественно, — он уже в статусе некоего национального лидера, где имя и фамилия говорят сами за себя. Нюанс такой важный. Согласитесь?

ЛГ: Если у нас монархия. Мы дети, а он папа.

АА: Да, совершенно верно. Символическое значение такого общения в чем? Был первый срок правления Путина. И я напомню, что к этому первому сроку Путин прошел через тяжелые выборы. Я имею в виду не президентские выборы 2000 года, а парламентские выборы 1999-го. И была реальная схватка двух частей ельцинской элиты. И возник первый контракт, заключенный с избирателем, — продолжение либеральной экономической политики Ельцина и в то же время наведение порядка, устранение барьеров между регионами. И это был контракт политического типа. 

Ну а в 2003—2004 годах ситуация, конечно, поменялась. После лозунга первых реформ Путина — «Налоги в обмен на порядок» — стало ясно, что безопасность не обеспечена. Был Беслан. Стало ясно, что правопорядка нет. Было «дело ЮКОСа». И возник, на мой взгляд, другой контракт. Я бы его выразил формулой «права в обмен на экономическую стабильность». Вы депонируете свои политические права, а мы вам гарантируем, что с экономикой будет у нас неплохо. 

И, в общем, до кризиса это все работало. Но здесь уже не действуют прежние механизмы — парламентские, избирательные. Возникает другая символика: телеэкран, национальный лидер, забота о народе. И так далее. Поэтому это довольно важный элемент. Это виртуальный контакт.

ПШ: Но тем не менее аудитория такая, которая телевизор смотрит и реагирует. И все-таки та цель, которую перед собой ставил Путин, она достигается. Верно же?

АА: Да, но только разница в чем?

ПШ: Это мы критически так.

АА: Но понятно, чем отличается механика первого контракта от механики второго. Когда вы голосуете, вы в состоянии поменять политику. А когда вы спрашиваете, вы вправе в лучшем случае получить ответ.

ЛГ: Наряду с ответами по Ходорковскому там был задан вопрос про Сталина.

АА: Кстати, по Ходорковскому очень странный ответ. И в первом, и во втором судебном деле про убийства ничего не было.

ЛГ: Теперь Михаил Борисович требует премьер-министра в Хамовнический суд, насколько я знаю.

ПШ: Да. В обращении Ходорковского, опубликованном на сайте. Мы по этому поводу высказались, в смысле наши эксперты. Он не обвиняет. Он вообще сторонний наблюдатель. Он же не участник процесса.

ЛГ: Он фамилии не называет.

ПШ: Да. Он фамилии не называет. Но он говорит, что есть пять доказанных убийств. Я поясняю, раз вы не слышали. Служба безопасности причастна. И, дескать, к этому причастен сам Ходорковский. Ходорковский тут же, естественно, отреагировал на это. Он требует, можно сказать, что почти требует премьер-министра в суд. Обращаясь к судье, он мотивировал как раз этим замечанием.

ЛГ: С другой стороны, Владимир Владимирович как раз вслед за Дмитрием Анатольевичем Медведевым отмели все обвинения, что они являются поклонниками Иосифа Виссарионовича Сталина, что политику, которую проводил Сталин, они поддерживают. Все это, конечно, хорошо, но не такой ценой, — вот так вот он ответил.

АА: Но у Медведева это было резче. Он сказал, что в принципе неприемлема модернизация, которая основана на…

ЛГ: «В принципе» он сказал… Вот это что? С одной стороны так, а с другой — эдак?

ПШ: А как вы думаете, он сталинист или как?

АА: Я бы сказал так: он державник. А державные представления в России держатся на Иване Грозном — это уже вроде как давно пошло, — на Петре Первом и на величии советской власти. И еще немножечко что-то такое про царей Романовых. Про то, какая была процветающая империя. 

На мой взгляд, это связь взглядов человека, который сакрализирует государство. А государство, с точки зрения современных экономистов, имеет одно единственное конкурентное преимущество — это применение насилия или угрозы применения насилия. Если вы относитесь к государству не как к инструменту, а как к святыне, то у вас появляется, естественно, ряд икон: от Ивана Грозно до Иосифа Сталина. Потому что они эффективно применяли насилие и угрозу применения насилия. Очень тяжело рвать эту ниточку. Хотя понятно, что при откровенной связи с этими иконами трудно интегрироваться в мировое хозяйство.

ПШ: Я вот представляю себя на месте Путина и, честно говоря, не знаю, как бы я относился к этим иконам. Непонятно, к сожалению. Ответственность... Но это такая монаршая ответственность, не демократическая. Мой народ…

АА: Конечно, для него это — политический ресурс. История для него — это политический ресурс, который он старается использовать. Другое дело, что в истории много чего другого можно найти в качестве точки опоры.

ПШ: Например?

АА: Например, реформы Александра Второго. Вот мне непонятно, почему Медведев в своей статье, которая в принципе берет лозунгом «Мы будем развиваться медленно, но неуклонно» (это по существу девиз реформ Александра Второго), вообще даже не упоминает этого. О том, что было 50 лет великих реформ, которые прерывались революциями. И в этом смысле неудачными, но там были очень успешные периоды развития. И были очень похожие шаги: судебные реформы, земство и так далее. Поэтому есть другие точки опоры, которыми можно было бы оперировать.