Дискуссия

Александр Крутов (ч. 1)

Павел Шипилин: Вы известны своими монархическими убеждениями. Частенько это вызывает у кого-то вопрос, а у кого-то отторжение или недоумение. Скажите, пожалуйста, в чем суть монархизма в вашем понимании?

Александр Крутов: Давайте посмотрим: на протяжении тысячелетий нашей истории на исторической территории России было несколько форм государства. Были княжества, были царства, была республика, была диктатура пролетариата.

Сейчас у нас республика. Президентская республика. То есть меняются формы государственного устройства, а территории, земля остается. Родина, Отечество — оно у нас остается. Меняются только формы государственные.

Из всех этих форм, которые существуют сегодня, на мой взгляд, самая лучшая — монархическая. Почему монархия? Потому что человек как бы отдает себе отчет в том, что он сознательно, духовно отдает себя под управление человека, который наделен божественной властью, который становится помазанником божиим. Его власть на земле устанавливается Богом. И вот это делегирование власти Божией на земле монарху принимается народом, который живет на этой земле.

Потому что все остальные государственные устройства — будь то республика или диктатура — они всегда выборные. Их выбирает народ. Народ выбирает сегодня одного, завтра выбирает другого, послезавтра третьего. Здесь же и государь, монарх, и народ — они единое целое.

Вот такая иерархическая ступенька: человек, монарх и Бог. Вот это триединство заключает в себе, на мой взгляд, наилучшую форму государственного правления.

ПШ: Но для этого не только народ должен быть подготовлен к монарху, но и монарх должен быть подготовлен к этой роли и к этой ответственности. Вы видите каких-то людей, каких-то персон, которые бы соответствовали этим ожиданиям?

АК: На сегодняшний день, к сожалению, народ не соответствует вот этой монархической форме правления и, на мой взгляд, нет таких личностей, которые бы сегодня могли взять на себя эту огромную, величайшую ответственность — быть монархом на Русской земле.

Почему? Да потому что сегодня большинство из нас очень далеко от Бога. А если эта цепочка прервана, если нет этой связи триединства, то о каком монархическом устройстве можно говорить?

Мы видим, что на наших глазах происходит возвращение народа к Богу. А когда большинство народа вернется к Богу и поймет, что все-таки жизнь человеческая — прежде всего жизнь во спасение своей души, то есть во имя Бога, Отца нашего, то тогда он сам уже не то чтобы произвольно, а естественно установит монархию. И тогда появится монарх. И человек, личность, которая будет достойна этого высокого звания.

ПШ: Мне как-то попадалась в одной из работ Андрея Кураева статистика. С одной стороны, он приводит статистику православных в России. С другой стороны, он призывает нас посмотреть на это повнимательнее. И особо не обольщаться на этот счет. Количество причащающихся осталось на том же уровне, что было в 70—80-х годах. Эта тенденция вызывает тревогу. Вызывает мысли о том, что православие становится модным и не более того. Как по-вашему? У вас какие-то, может быть, другие ощущения?

АК: Вы знаете, я могу сказать — я главный редактор журнала «Русский дом». Это такой светско-духовный журнал. Вы знаете, 30 тысяч подписчиков. И более ста тысяч читают этот журнал. И в каждом журнале мы печатаем такие маленькие объявления бесплатно: «Не оскудеет рука дающего». Это просьбы из приходов деревенских, маленьких городов. Там, где люди хотят построить храм. Маленькое объявление: «Просим. Нам нужно построить храм». Или отреставрировать храм. Как вы думаете, сколько приходит этим людям денег?

ПШ: Мало.

АК: Вы знаете, а вот смотря как. От 50 до 100 тысяч рублей.

ПШ: Ничего себе.

АК: Вот, например, два раза сжигали храм. Построили на эти деньги. Построили целый храм. Вот видите, какой красивый. Храм построили на пожертвования людей со всей России.

ПШ: Это где?

АК: Надо посмотреть. Это Московская область, Можайский район, поселок Уваровка. На пожертвования читателей «Русского дома» построили такой храм. Я могу привести таких примеров сотни. Храмы строятся в колониях, строятся на территории тюрем. В городах маленьких, селах. Это говорит о том, что в человеке все равно заложена генетически черта сострадания, соучастия, а это самое главное в православном человеке.

То есть русский человек готов к православной вере. Сегодня много храмов открывается. Монастырей, храмов. И если посмотреть по Сретенскому монастырю, в который я хожу, я вижу сейчас, когда читается канон Андрея Критского, то большинство — это молодежь.

Понимаете, человек, может, не причащается, может быть, не все воцерковлены до конца, но в человеке есть тяга. Тяга к тому, что заложено в нем Богом. Это сострадание, соучастие. Поэтому человек, русский человек, он расположен к этому. И я уверен, что сегодня, может быть, и воцерковлено меньше, чем хотелось бы. Но это известно Богу, сколько должно быть воцерковлено. Закваски не должно быть много. Закваски — ее всегда должно быть мало. Но у людей идет тяга к вере, а вернее, идет пробуждение совести.

Совесть. И вот это, я считаю, самое главное. В России даже если сегодня и существует мода на православие и в какой-то степени власти используют ее в своих целях, в своих интересах, то это, я считаю, даже хорошо. Потому что через эту индифферентность, через эту теплохладность, люди все равно узнают. Узнают о Боге, узнают дорогу к храму. И это самое главное.

ПШ: Все-таки можно заметить, что наши правители меняются по отношению к храму. По отношении к Богу. Горбачев — атеист, Ельцин, скорее всего, атеист, который все-таки ходил в храмы. Все это видели. Не знал, что и как делать. Но тем не менее…

АК: Держал свечку, как стопку.

ПШ: Да. Это правда. И вот современные правители Путин и Медведев, которые явно тяготеют к храму, с одной стороны. С другой стороны, норовят святейшему пожать руку. Это все мы видели в рождественскую ночь.

АК: Они верующие люди. Исповедуются, причащаются.

ПШ: Это правда?

АК: Да.

ПШ: И у каждого есть духовник?

АК: И у каждого есть духовник. Да. Это верующие люди. Вы знаете, интересно получается. Большинство людей, даже во власти, — они называют и считают себя православными. Исповедуются и причащаются.

Но жизнь вокруг, в стране нашей, — я бы не сказал, что она строится по православным нормам морали, нравственности. Понимаете, такое получается противоречие — от пожеланий до дел. А как говорится, вера без дела мертва. Поэтому когда много говорится о вере, но мало делается — это вызывает не только жалость и горесть, а это просто вызывает сострадание к тем людям, которые не понимают, что веру нельзя оставлять дома. Что веру нельзя исповедовать только в церковной ограде. Что ты человек, если ты хочешь, если ты христианин и хочешь жить по православному образу жизни, то ты должен быть верующим и на работе, и в семье, и на людях. И ты должен именно так себя вести, так себя ставить в обществе, чтобы люди видели, что ты православный человек. Чтобы они смотрели и видели.

А если они видят, что ты свою веру оставляешь дома и в церкви, а на работе ты, как говорится, живешь по законам целесообразности и светским законам, которые у нас сегодня оставляют желать лучшего, то спрашивается тогда, какой же ты православный. Даже если ты исповедуешься и причащаешься.

Александр Крутов (ч. 2)

ПШ: Мы как раз подошли к тому вопросу, о котором хотелось бы с вами поговорить. Это вопрос о формах общественной собственности. Вопрос о капитализме, о его моральности. О том, как Россия, которая сейчас является капиталистическим государством, может его улучшить. Известно, что капитализм в XVI веке заменил нравственные законы законами уголовного права — и прочими человеческими законами. Что вы по этому поводу можете сказать?

АК: Я считаю, что капиталистическое развитие человечества, общества человеческого — тупиковый путь. Это говорит о том, что мы приближаемся, к сожалению, к концу нашего существования. Потому что капитализм, как бы мы его ни называли — с человеческим лицом, без человеческого лица, социальный капитализм и прочее, — есть капитализм, главная цель которого — получение прибыли. Что значит получение прибыли? Прибыль получаешь тогда, когда ты, как говорят сегодня, конкурентоспособен. Значит, ты умнее, сильнее, влиятельнее своего конкурента и соперника.

ПШ: Можешь жить за счет соседа.

АК: Значит, выживают наиболее сильные, наиболее приспособленные и не обязательно более умные, наиболее добрые, наиболее сострадательные и милосердные. Сегодня в капитализме — да и всегда это было — выживают наиболее наглые, беспринципные, бессовестные. Ибо получение прибыли заставляет человека отринуть все сдерживающие тормоза, которые есть. А мораль и нравственность — она всегда во все века была сдерживающим фактором. Если этот фактор убрать, то тогда тебе открывается наша прекрасная фраза, прекрасное понятие, о котором мы говорили сразу, начиная с 90-го: «Что не запрещено, то разрешено».

А если у человека нет внутреннего тормоза, если он живет без внутренних тормозов, — значит, он делает все что хочет. Никакие законы, которые бы мы сегодня ни принимали, никакие законы юридические, правовые и прочие, которые бы ни существовали и которые бы ни были репрессивными или все более и более репрессивными, они не повлияют на человека.

Русский человек — да вообще человек — старается жить именно по законам совести. А если этого нет в человеке, если это вытравливается, если это считается, скажем, пережитком прошлого, то тогда у человека остается только одно: выжить любой ценой.

Поэтому мы сегодня и видим брошенных детей при живых родителях, брошенных родителей при живых детях. Мы видим, когда все буквально кричат о кризисе, а у нас в два раза увеличилось количество миллиардеров за последний кризисный год. И в то же время увеличилось количество безработных. Все более людей уходят в нищету и бедность, растут цены, растет инфляция. А с другой стороны, люди считают, что это в порядке вещей.

Вот такое общество мы строим. Мы строим капиталистическое общество. Поэтому я хочу сказать, что у такого капиталистического общества не может быть будущего, ибо оно не заинтересованно в том, чтобы оно развивалось, так скажем, всеохватно. Оно развивается только в одном направлении — в получении прибыли.

ПШ: Мне бы хотелось с вами поспорить. Потому что как-то был я в доме Морозова в Ногинске — в современном Богородске. И меня повозили по тем местам, которые памятны для него. Я увидел школы, которые он строил, дома, в которых жили люди, и я увидел его собственный дом. Меня поразило, как он выглядит. Это крошечный домик. И больница, пруд. Все это делал он. Лежанка, наверное, размером по ширине вот такая. Все. И каминная, и молельня. Больше ничего там нет.

Я потом понял, почему он так был возмущен забастовками рабочих. Потому что сам-то он работал по 16 часов, а люди просили по восемь. Много рассказывали про него старообрядцы.

Нет ли здесь как раз того самого примера, попытки совместить глубокие корни православные, которые были у Морозова, с капитализмом? Он ведь был капиталистом при этом. Возможен ли этот синтез? Пример-то есть.

АК: Вы знаете, я думаю, что такие примеры только подтверждают правило. Таких меценатов в России, в дореволюционной России, было много. Достаточно много. Но они не делали погоду. Вернее, не они делали погоду в России. К сожалению, и Савва Морозов, и все остальные, которые вкладывали свои деньги, они были верующими людьми, но они ведь и активно совершали еще огромное зло — они разрушали то государство, в котором они жили, которое давало им возможность именно зарабатывать деньги и проявлять благотворительность. Вы прекрасно знаете, что они снабжали деньгами революционеров, укрывали их. И, как говорится, подпитывали революционные силы. Поэтому, я думаю, что это есть. Это у тех людей, у которых в душе были и совесть, и вера.

Вы посмотрите, разве наши сегодняшние миллиардеры строят больницы? Они строят дома для молодежи, для малосемейных? Или открывают какие-то новые детские площадки? Или строят и открывают детские сады, которых сегодня не хватает? Нет. Они не спят вот на такой кроватке, как вы говорите. На лежанке. Они отдыхают в Куршавеле, покупают виллы и дворцы в Ницце на Лазурном берегу, в Лондоне и переводят туда деньги. Если Савва Морозов вкладывал деньги в производство и в экономику России, то у нас в большинстве своем люди вывозят эти деньги. Потому что Савва верил в Россию, Савва верил в русского человека.

Наши же сегодняшние капиталисты не верят в Россию, не верят в русского человека. Они верят только в деньги. А деньги — они интернациональны. Им без разницы, где быть — на Западе, на Востоке, на Юге или на Севере. Поэтому примеры наших меценатов, которые были когда-то, жили когда-то, — это приятное исключение из правила.

Сегодняшний капитализм, который мы сегодня строим в России, — капитализм дикий. Это капитализм, который проявляет себя в той степени, в которой он и призван проявлять: выживает сильнейший.

Я бы привел такой пример. Вы знаете, мы сегодня живем по правилам волка и овцы. Волк имеет полное право съесть овцу. Овца имеет полное право быть съеденной волком. Вот какое сегодня правило нашего капитализма, который у нас строится, в нашем государстве.

ПШ: Тем не менее если, как говорят, в одном монастыре горит свеча, значит, вера не умерла.

АК: А вера не может умереть. Я еще раз говорю. Умирают все. Умирают государства, умирают всякие государственные деятели. Умирают гонители веры или, наоборот, приверженцы веры. Империи создаются и рушатся, государства создаются и рушатся. А христианская вера осталась. Она остается и всегда будет. Она будет до скончания века.

Дело-то в том, приближаем ли мы своими делами этот конец света? Мы или приближаем, или нет. Или, наоборот, его отдаляем? Вот что самое главное. Главное сегодня в том, что мы строим общество в России, в котором нет любви. Я уж не говорю про справедливость. Любви нет. А раз нет любви, то нет и милосердия.

ПШ: Бог есть любовь.

АК: А раз нет милосердия, то нет сострадания к человеку, к ближнему, нет любви к Богу. Мы строим снова дом на песке, и он разрушится. Это государство не имеет будущего. Потому что оно не заинтересовано в любви человека к человеку.