Свобода слова ограничивается сводом негласных, но весьма строгих правил

Владимир Познер, самоцензура надежнее Главлита

— Существует теория: если о проблеме не говорит телевидение, то проблемы нет вообще. По крайней мере в информационном пространстве точно. Это обусловлено тем, что телевидение является самым охватывающим средством массовой информации. Но дело Ходорковского, которое очень активно обсуждалось в Интернете, пробило все-таки этот заслон. И, возможно, именно благодаря активности пользователей Сети процесс против экс-руководителей ЮКОСа нашел отражение и на ТВ. Можно ли констатировать, что Интернет набирает информационную силу и в перспективе станет одним из самых влиятельных СМИ?

Конечно, да. Хотя я сразу хочу вам сказать: этот так называемый посыл, что если чего-то нет на экране, значит, этого нет вообще, — ошибка. Конечно, это звучит здорово. Но могу вспомнить советское время, когда существовал гигантский дефицит всего, а на экранах телевизоров дефицита не было. Но люди только об этом и говорили. Понимаете, когда что-то плохо, то есть ли это на телевидении или нет на телевидении, — люди об этом говорят. Если их это задевает.

Процесс Ходорковского, например, очень мало кого задевает непосредственно. Вообще не задевает. Ну, судят там кого-то и так далее. Именно поэтому это не является проблемой, не является темой.

Другое дело, что для людей думающих, для людей, которым на самом деле небезразлично, что произойдет с их страной, это важная тема. И в этом смысле Интернет, безусловно, сыграл свою роль, причем роль чрезвычайно важную, поскольку очень трудно цензуровать Интернет.

— Сейчас идет очень много споров вокруг блогов. Мы видели массу примеров, когда блогеры поднимали очень важные проблемы. При этом они не являются СМИ и никак не регулируются...

Регулировать блоги не надо. И не надо считать, что это СМИ. Блоги — это мнение отдельно взятого человека: правильное или неправильное, точное или неточное, прогрессивное или реакционное — не более того. Но человек пишет. Я считаю, что в этом смысле это очень демократичная вещь. Наконец каждый человек может высказаться не только для себя и своих близких, может «погладить» свое личное «я» тем, что его читает столько народа, сколько людей — 5 тысяч или даже 50 тысяч. Но не надо путать это со средствами массовой информации. Журналистика — это профессия. А блогер не профессия.

— Помните фильм «Москва слезам не верит»? Там один герой делал прогноз, что через много лет не будет ни театра, ни кино, а будет одно сплошное телевидение. Можно ли сейчас говорить о том, что через какое-то время останется лишь один Интернет, куда войдет все — и газеты, и телевидение?

Когда появилось телевидение, такие же герои (правда, в других странах) говорили, что это конец театра, конец кино. Но ничего такого не произошло. Кино как было, так и есть, театра, можно сказать, даже стало в какой-то степени больше. Все это вполне самостоятельные, независимые и самодостаточные вещи. Театр не надо путать с кино. Это разные вещи. Эмоциональное воздействие совершенно разное. Книга — это книга. И никакая электронная книга не заменит вот эту, которую ты можешь держать в руках, у которой ты можешь понюхать страницы, почувствовать печать и так далее.

Интернет, безусловно, есть и будет. И он будет привлекать все больше людей. Но в какой-то момент, я в этом абсолютно убежден, он начнет терять пользователей. Сейчас это такое увлечение — фейсбуки всякие и так далее. Это все постепенно отойдет. Это такая мода. А вот как источник информации (пусть не всегда точной, но быстрой), средство мгновенной связи и оповещения — Интернет, конечно, очень мощная штука.

— И позвольте еще один важный вопрос. Есть ли цензура на телевидении?

Давайте договоримся о том, что мы имеем в виду. Я работал в советское время. Так вот, я хочу сказать, что, работая в журналистике — в частности в печати, — каждый из нас сталкивался с цензурой. Цензура называлась Главлит. Организация. Там в кабинете сидели дяди и тети, которым ты приносил свой материал и оставлял. Они читали и ставили штамп: можно печатать, можно выдавать в эфир, или что-то вычеркивали, запрещали. Это называется цензура.

Этого в современном российском телевидении нет. Этого вообще в России нет, если так понимать цензуру.

Если же понимать цензуру так, что есть какие-то запрещенные вещи, хотя об этом нигде не написано, то да, это есть — и не только в России, поверьте мне. Но в России больше, чем, предположим, в Америке, насколько я могу судить, или во Франции.

Есть люди, которых нельзя приглашать. Есть вещи, о которых нельзя говорить. В том числе нельзя сказать в эфире, что процесс над Ходорковским — это политический процесс. В этом смысле цензура, конечно, есть. Но она есть везде.

А еще есть — и это в большей степени меня беспокоит — самоцензура. Когда каждый журналист думает: «Может, не надо мне об этом говорить? Ведь какие могут быть последствия…» Я понимаю этого журналиста. И когда речь идет о таких вещах, я люблю цитировать первые четыре строчки из одного стихотворения Евгения Евтушенко о Галилее, которые звучат таким образом:

Сосед ученый Галилея

Был Галилея не глупее.

Он знал, что вертится Земля,

Но у него была семья.

Вот, собственно, и весь ответ...