Социальных взрывов в России пока не будет — нет ни возможности, ни потенциала

Лев Гудков, россияне очень консервативны, депрессивны и бедны, ч. 1

Бытует мнение, что события в арабском мире могут повлиять на политические пристрастия россиян. Но я думаю, что параллели эти очень далекие, а аналогии не очень уместны.

Ситуации совершенно разные. Там прорыв осуществился за счет появления — по крайней мере в Египте — образованных людей. Условно говоря, среднего класса. Которые не находили себе места и не видели будущего в условиях правящей диктатуры. Поэтому там, на фоне модернизационных процессов, сложились определенные группы, которые чувствовали себя бесперспективными.

У нас ситуация другая. У нас таких массовых волнений и социальных взрывов я не вижу. Нет ни возможности, ни потенциала. Поскольку часть более продвинутых, более обеспеченных групп довольно много получила в ходе последних лет. Они в основном связаны с властью. У них есть доход.

Хотя они тоже в последние месяцы сильно встревожены потерей перспективы, нестабильностью политики и нестабильностью режима. Но в принципе они лояльны к власти.

А основная масса населения России очень консервативна, депрессивна и бедна. И видит во власти ту силу, которая может вывести их из этого состояния или по крайней мере не ухудшит их положение.

Сильно заметно недовольство в социальной среде, но это хроническое недовольство. Это хронически недовольная среда. Она очень слабо способна к солидарности и к активным действиям. И надеющаяся на власть, которая не допустит ухудшение привычного. Они не хотят лучшего.

Эти люди не очень представляют, как возможна лучшая жизнь. Они понимают советскую жизнь, советские формы организации. Поскольку там очень мало что поменялось.

Идет деградация социальной инфраструктуры на селе и в малых городах. В этой зоне. Новых форм не появляется или они имитируют прежние формы — колхозы и прочее. Поэтому основная часть социального недовольства не парадоксальная. Она обеспечивает поддержку нынешнего режима. Она не разрушительна для режима.

И есть надежда на власть. На то, что наконец она наведет порядок и вернет то, что люди утратили: бесплатное образование, бесплатную медицину, определенный уровень жизни. Бедный, но гарантированный. Собственно, это предел ожиданий большинства людей.

То, что у нас называется средним классом, — то есть очень узкая и продвинутая группа более обеспеченных людей — она могла бы быть источником изменения. Если бы она действительно поняла нарастающую угрозу своему существованию. А это нестабильность, отсутствие новых институтов, независимого суда, несвобода средств массовой информации, доступа к телевидению, доступа к политической деятельности. То есть все то, чего сейчас мы лишены.

Но риски в сознании этого узкого слоя слишком велики. Поэтому возникает оппортунизм. С одной стороны, колебание между поддержкой и страхом потерять свое положение. И второе — миграционные настроения. Когда, прежде чем что-то менять, люди задумываются, а не пора ли собирать чемоданы.

Лев Гудков, россияне очень консервативны, депрессивны и бедны, ч. 2

Есть и еще одна действительно интересная проблема. У нас студенчество довольно пассивно. Потому что все те блага, которые представляются значимыми для молодежи, упали на эту социальную группу без всяких усилий. И свобода доступа к информации, и свобода зарабатывать деньги.

Некоторые из них видят перспективы карьеры, желание которой сильно в этой среде. И это парализует политическую солидарность и политическую активность этой группы. Если возникает социальный протест, то он, как ни странно, принимает форму консервативно-националистических настроений. Наше студенчество, особенно провинциальное, сильнейшим образом пронизано таким националистическим ресинтиментом — завистью к богатой Америке и к российским олигархам.

Их представления сильно окрашены национализмом. То есть в среде провинциального студенчества чрезвычайно усиливается смесь советских державных представлений, имперских, и новых нацистских. В буквальном смысле.

Комплекс неполноценности, вызванный распадом СССР, ощущение национальной неполноценности гораздо сильнее выражены в провинциальном студенчестве, которое обделено по сравнению со столичным. Они ограничены в перспективах, в значительной степени отрезаны от новой литературы, новых идей. Поскольку библиотеки провинциальных вузов пусты. А корпус преподавателей в основном старый. Новых людей и новых идей там очень мало.

Поэтому возникает гремучая такая и опасная смесь ущемленного национализма, ущемленного национального самосознания, чувство неполноценности, обделенности, ненависти и зависти к более богатым и успешным странам. Поэтому там возникают очень странные представления и стремление утвердить себя за счет ненависти к более удачным — будь то успешные предприниматели или успешные страны, будь то успешная демократия, и так далее. Появляется желание сравнять всех под один очень низкий уровень. Это очень важная вещь, которая гасит потенциалы солидарности и идеализма, необходимого для студенческого движения.

Государственная власть в России скорее поддерживает и провоцирует такие настроения через систему пропаганды, через систему преподавания. Потому что все больше и больше в практику преподавания входит смесь эклектического, из старых предрассудков, — православия, имитационного фундаментализма и идеологических штампов советского времени. Новых идей, понимания, как устроена демократия, что такое правовое общество, каковы цели развития страны, что такое модернизационное общество, не появляется.

Лев Гудков, россияне очень консервативны, депрессивны и бедны, ч. 3

У россиян, как и у всех, есть социальные страхи. На первом месте идет страх потерять уже имеющееся.

Вообще, над нами довлеют самые разные страхи. Прежде всего страх перед бедностью. Это самое главное. Перед обнищанием. Страх утраты работы, роста цен. И страх соответствия и несоответствия достигнутого. Это раз.

Второе — иррациональные страхи, которые ничем не обосновываются. Это указывает на степень напряженности. Это страх перед разного рода стихийными бедствиями — от землетрясения и эпидемии до техногенных катастроф. Ну, это хоть более или менее обосновано обычным российским разгильдяйством.

Но важно то, что горизонт существования людей определен именно страхами. Страхами именно как возможностью фиксации того, что для тебя важно. Не способом достижения значимого, а страхом потерять то, что сегодня у тебя уже есть.

Поэтому очень важные страхи, которые тоже определяют такой горизонт, — страх за детей, особенно у женщин. Страх за близких. Страх смерти, особенно у людей зрелого и пожилого возраста. Он очень сильный и рациональный. И перед стихийными бедствиями. И прочие.

Интересно, что у нас, по опросам, 78 процентов населения считают себя православными. При этом в церковь регулярно ходят где-то от 2 до 5 процентов. А верят в Бога, в спасение души, загробную жизнь, страшный суд порядка 27 процентов.

Цифра эта немножко растет. Поскольку появляются литература, дискуссии на этот счет. И какая-то христианизация сознания происходит, включая моральные составляющие.

Но для большинства называть себя православными — способ самоутверждения за счет присвоения себе морального кредита церкви. Не сами они веруют. Это вот такое этноконфессиональное присоединение. Мы — русские, мы — православные.

И это способ тем самым придать себе хоть какую-то ценность. Потому что люди, конечно, испытывают сильнейший комплекс неполноценности, идущий еще от советских времен, от обесценивания индивидуальной жизни. Собственной жизни. Поэтому какие-то украшения, какие-то перья и знамена для них очень важны. Но это пока внешне. Анна Ахматова говорила, что христианизация в России еще не началась.

И вполне можно объяснить отсутствие социальных взрывов всеми этими страхами. Ведь солидарность все-таки основана на доверии к людям. На доверии, на вере. На некотором идеальном начале.

А у нас, как говорят экономисты, радиус доверия крайне узок. У нас под 80 процентов считают, что людям нельзя доверять. И надо с ними быть очень осторожными. Поэтому верят, и доверяют, и, соответственно, заботятся только о самых ближних. Вот семья и еще немножко круг друзей, знакомых и родственников. Это, собственно, формы социальности, в которых происходит жизнь основного большинства людей. А все остальное вызывает подозрение, недоверие и страх.

Материал подготовили: Мария Пономарева, Сергей Лихарев, Виктория Романова, Ольга Азаревич, Александр Газов