Интервью с Нелли Муминовой, чей муж сидит в «Бутырке»

Ольга Романова, интервью с Нелли Муминовой, ч. 1

Ольга Романова: Здравствуйте, с вами Ольга Романова. Бутырская тюрьма снова в центре скандала. Как оказалось, там обнаружился очередной арестант, который выкладывает в Сеть свои тюремные похождения и делает это совершенно свободно. Уникальность ситуация в том, что на блогера пожаловалась охрана.

По словам этого охранника — при этом он называет себя «гражданин начальник» и пожелал остаться неизвестным, — осужденный жил в «Бутырке» на вольных хлебах. И выкладывал в Сеть все что хотел. Некто Антон С. Фамилия здесь имеется. Осужден на семь лет. В деле фигурирует ущерб около десяти миллионов рублей. Охранник рассказал, что осужденный числится в хозотряде, но ничего не делает. Вместо этого ходит свободно по коридорам, ведет блоги в Сети. Заходит в кабинеты администрации, включая высших руководителей.

И есть фото, где арестант позирует, сидя на столе сотрудника воспитательного отряда. Переписывается в любое время со своими товарищами. При этом гражданин начальник, который пожаловался на такую свободу, сам не может ничего с этим сделать.

В хозотряде живет ряд таких заключенных, осужденных на длительные сроки. И эти люди по закону должны давно быть отправлены в колонии. Но они числятся в списках хозотряда. Но данные о них не подаются наверх.

В принципе, они, судя по всему, прекрасно проводят время. Обращаю внимание наших зрителей на фотографию, на которой арестант сидит на столе с гербом. И здесь в публикациях и блогах приводится сумма, что сколько стоит сегодня в тюрьме «Бутырка». Выйти из «Бутырки» по УДО можно за определенную плату. Год свободы стоит, внимание, 1—2 тыс. долларов.

В «Бутырке» можно легко подхватить любую смертельную болезнь. Туберкулезников, в том числе и в открытой форме, водят мыться в общую баню. И бывают случаи, когда новых заключенных, которые приходят с диагностированным туберкулезом, селят к здоровым. И они живут в общей камере до тех пор, пока не откроется кровотечение в легких.

Мой муж Алексей Козлов сидел в «Бутырке» целый год. Это было три года назад. «Бутырка» была страшным местом. Она изменилась. У нас в студии сегодня Нелли Муминова. Она жена нынешнего сидельца «Бутырки» Александра Егая. Александр Егай сидит в «Бутырке» по экономической статье. Самой популярной — 159, часть 4. Обвиняется бог знает в чем. Сидит он с апреля этого года. Сама Нелли — итальянская балерина, как она сама о себе говорит. На пенсии, хотя что-то не очень похоже. Сейчас искусствовед и журналист. Привет, Нелли.

Нелли Муминова: Привет.

ОР: Скажи, пожалуйста, я знаю, ты была в «Бутырке» у своего Саши. Ты часто общаешься с женщинами в тюрьмах. Саша часто ходит к адвокату. То есть вы видите «Бутырку» и изнутри и снаружи своими глазами. Глазами адвокатов. Либо глазами наших с тобой сестер по несчастью. Скажи, пожалуйста, Саша Егай, бизнесмен, обвиняется бог знает в чем. Мы ходим к нему на суд. И не буду сейчас говорить о его обвинительном заключении. Его еще не подписали.

НМ: Стадия сейчас.

ОР: Пока не подписали. О нем не будем говорить.

НМ: Да.

ОР: Тем не менее бизнесмен, предприниматель. 159-я статья. Что, твой Саша не переписывается с тобой в соцсетях? Не позирует перед бутырскими камерами? Не открывает дверь ногой? Не заходит к начальнику в кабинет на предмет чайку попить?

НМ: Оля, я могу сказать, что степень секретности этого объекта для меня была абсолютным шоком. Я, конечно, представляла, что все должно проверяться. Сканером…

ОР: Говорите по-итальянски.

НМ: Думала, сканером просвечивают. Но что до такой степени, чтобы грейпфрут разрезался на четыре части. Все переминается, бьется молотком на предмет того, что там может быть что-то. То есть степень просветки всего, что передается, тотальна. И говорить о том, что есть какая-то независимость у людей, которые находятся внутри, я не могу. Во всяком случае, о том, что есть связь, естественно, кто-то говорил. Но я не знаю этих людей. То есть я слышала, но не видела, скажем так.

ОР: Когда мы сидели в Бутырском изоляторе, об этом не могло быть и речи. Там стояли глушилки. И даже если каким-то чудом можно пронести телефон, там просто глушилки. Это невозможно.

НМ: Да.

ОР: Скажи тогда, как ты объяснишь нынешнее появление фотографий, явно сделанных еще плюс ко всему профессиональным фотоаппаратом? Там не только телефон. Там есть граждане арестованные, которые сидят с фотоаппаратом. Как ты можешь это объяснить?

НМ: Оля, я не знаю. Я не уполномоченный. У меня могут быть свои версии. Возможно, что это подлог. Масса вариантов.

ОР: Я тоже слышала, что эти фото сделаны давно. Причем настолько давно, что тогда в «Бутырке» был еще и мой муж, когда были сделаны эти фотографии. И я слышала о таких случаях. Несколько таких случаев видела своими собственными глазами. Но это не имело никакого отношения к режиму. Это были те, которые не боролись, сидели тихо. Платили деньги. То есть это, я бы сказала, вопиющее безобразные случаи, когда люди коррумпируют отдельных офицеров и охранников, в том числе и конвоиров суда. Когда они просят обед из ресторана в конвойную. Обрати внимание, ведь охранник не в последнем звании пришел жаловаться на ситуацию.

НМ: Но мы же не знаем мотиваций.

ОР: Не знаем. Скажи, пожалуйста, как сидит твой муж? Ты была на свидании. Ты общаешься с зэчками. Как сейчас сидят? Часто ли их водят в баню? Что у нас сейчас с медициной? Бывает ли, а с нами была, открытая форма туберкулеза в одном помещении?

НМ: Я думаю, что туберкулез есть. Больных туберкулезом не выделяют в отдельные камеры. Поэтому, соответственно, заразиться возможно.

ОР: А мыться в бане?

НМ: Вот адвокат сказал, что три недели мужа и его товарищей не водили в баню. Но самое интересное — свобода перемещения. Возьмем простое. Мы православные люди. Поэтому для нас исповедь и причастие хотя бы раз в месяц необходимы. Вот есть баня для тела, а есть для души. Три месяца муж ждет свободного перемещения так называемого, который люди описывают как санаторий, как курорт. Люди перемещаются.

Три месяца он не может попасть в храм, который оплачивается, как я понимаю, из кармана налогоплательщиков. И мой муж в их числе. Платил налоги для того, чтобы у него была возможность. И три месяца у него этой возможности нет. Последний праздник был в конце сентября. Зашел батюшка, мой муж сказал: «Что же вы не заходите, не вспоминаете про нас». Он сказал: «А куда вам торопиться?» Ну и правда, куда. Вот это о свободе перемещения. О доступности.

Ольга Романова, интервью с Нелли Муминовой, ч. 2

ОР: Я помню. Это совершенно точно. Храм в Бутырской тюрьме — храм Покрова Божьей Матери. В октябре праздник Покров. И именно это праздник «Бутырки». И охраняют «Бутырку». На Покров тоже не выводили?

НМ: На Покров батюшка зашел. Подарил каждому блокнотик, вафельку и книжечку об искуплении грехов.

ОР: Понятно.

НМ: Видимо, этого оказалось достаточно.

ОР: Мы все ездим на суд, в том числе и к Александру Егаю, мужу Нелли. Муж держится прекрасно. В клетке бодрячком и ни на что не жалуется. Вполне себе Мужчина с большой буквы. Когда мой муж сидел и вел «Бутырка-блог», он передавал мне тетрадки. И я все это перепечатывала и выкладывала в Сеть. А тут, я смотрю, в это же самое время, когда сидел мой муж, люди напрямую выходили в эфир. Скажи, пожалуйста, а сейчас ты знаешь, кто-то ведет блоги в «Бутырке» и каким-то образом? Не такие безобразные. А рассказывают о реальных проблемах. Есть такое?

НМ: В последнее время я постоянно мониторю. Я не только искусством интересуюсь. В последние полгода я не занимаюсь своей профессией. Я занимаюсь тем, что мониторю прессу: зона, суды и так далее. И ничего такого. Можно сказать, что этот блог был единственным. Есть сайты, которые пишут со слов. Но, скорее, они опираются на слова либо людей причастных. Но в любом случае, это не инсайд. Поэтому сложно сказать.

ОР: Я помню, что, когда я впервые попала в эту ситуацию, я была достаточно наивна и спросила своего мужа, когда была на свидании: «Скажи, может, мне как-то сделать, чтобы ты остался в хозотряде?» Как остались эти люди. Я еще не понимала, что остаться в хозотряде неприлично. Но тем не менее насколько это было бы легче для тебя или для меня — все-таки остаться в Москве. Чем ездить на север Пермского края. А скажи, пожалуйста, вы как-то думали об этом?

НМ: Нет, Оль. Я на правосудие рассчитываю.

ОР: Мы ходим к вам на суд. Я хотела бы тебя укрепить в твоей вере, но не могу. Дорогая моя, вот приведены расценки за УДО в Бутырской тюрьме. Одна, две тысячи долларов за год УДО. Право слово, это смешно. Даже в самых дальних областях России либо в равном суде год УДО стоит порядка 10—20 тыс. долларов. Никак не одна–две тысячи. А ты сама сталкивалась со случаями взяточничества? С попытками, может быть, какого вымогательства? Или, может, кто-то рассказывал?

НМ: Оль, со стороны администрации никогда никаких предложений не поступало. И более того, я добывалась свидания, ты помнишь. Я так активно его добивалась, и когда через три месяца это счастье случилось, я шла как на первое свидание. И это действительно было так. Но больше я этого не добиваюсь. Когда я пришла, я поняла, что это один из самых жутких опытов, которые есть в моей жизни. По степени травмы. Потому что, во-первых, людей заводят в подвал. Такое чувство, что мы идем к людям, которые не под следствием находятся, а как минимум это серийные убийцы. Это, в общем, люди, которых нужно изолировать. Но изолировать нужно также их родственников. Причем это, как правило, в основном пожилые женщины. Дети очень часто бывают. Мы заходим в такой плесневый подвал. Наручников на нас нет, конечно, но нас заводят в камеру маленькую и закрывают за нами дверь. И вот когда дверь закрылась, я помню это чувство. Оно было… Что я на электрическом стуле, и я уже ничего не хотела.

ОР: Куда же вас заводят?

НМ: В такой подвал достаточно плесневый. Нас разводят по таким будочкам, похожим на электрический стул.

ОР: Точно подвал? Мы тогда поднимались по лестнице. Не спускались.

НМ: Может, мы и поднимались. Но мне кажется все-таки, что мы спускались. Потому что вот это реальный путь на Голгофу. Вот так все идут гуськом, как траурное шествие. Нас разводят по кабинкам. И за каждым щелкает замок. Охранник, соответственно, закрывает тех, к кому мы пришли, и нас.

ОР: Электрические засовы там.

НМ: Да. Вот и щелчок раздается, и в этот момент начинает вой. Знаешь, гул такой. Все начинают завывать женщины. Это непереносимо, Оля.

ОР: Сперва ты начинаешь плакать, а потом ты начинаешь смеяться. Мы ничего не могли друг другу сказать. Это было странно. Мы просто смотрели друг на друга и смеялись. Я не знаю, почему. Это, видимо, было истерическое.

НМ: Скажем так, эта процедура унизительна. Для моего мужа было мучительно меня видеть закрытой в этом подвале. Это не свидание. Я бы назвала это другим словом. Это какая-то эксгумация.

ОР: Не рассказывай ему, как тебя потом будут обыскивать на зоне, когда ты будешь приезжать к нему на свидание. Я своему до сих пор не рассказала.

НМ: Я, Оля, рассчитываю на правосудие.

ОР: Ну что же, будем рассчитывать на правосудие. Скажи, пожалуйста, а в «Бутырке» знамениты солярии. Да?

НМ: Ты знаешь, говорили. Есть такое — «одна баба сказала». Я слышала об этом.

ОР: Были официальные сообщения, что есть солярий. Такой санаторий. Кстати, о санатории. Вот глава ФСИН Реймер заявил, что не надо делать из тюрем санатории. Вот ведь безобразие. Делают и делают санатории. Чего ты жалуешься? Это ведь санаторий.

НМ: Он наслаждался качеством услуг? Сервисом? Он пробовал?

ОР: Судя по тому, что выложено в Сеть, что я видела, это действительно так. Мы на воле такого себе не позволяем. Как у них там хорошо. Может быть, как-то усилить? Углубить?

НМ: Три недели не водили в баню и церковь. А так, может, и по полгода не мыться. А чего на курорте сидеть?

ОР: Нель, скажи мне, как итальянская балерина простой русской бабе: была бы ты царицей морской, была бы Реймером — что бы ты изменила в тюрьме?

НМ: Сон Веры Павловны.

ОР: Что одно? Самое-самое. Что немедленно нужно отменить или, наоборот, ввести? Что? Я бы назвала медицину. Тюремную медицину. Срочно изменить ее, передать в ведение Минздрава. Потому что это уже невозможно. Я понимаю, что Минздрав не хочет. Но была бы я царицей морской — я бы отдала и не спрашивала бы и Минздрав. Столько смертей. Если бы мне дали второе желание, я бы включила горячую воду во всех камерах. Потому что Саша Егай не моется. Не то что не хочет или ему неохота. У вас есть хотя бы холодная вода? У нас были камеры, когда и холодной не было.

НМ: Ты знаешь, я не знаю. Я думаю, он меня просто не хочет травмировать. Я как-то не задумывалась. Я думала, что она априори есть. Теперь новый кошмар у меня появился.

ОР: Не буду рассказывать. Что бы ты изменила, посмотрев на это?

НМ: Оля, как человек, склонный к клаустрофобии, я считаю, что нахождение двадцать четыре часа в сутки в маленьком тесном пространстве без воздуха — чудовищно. Это уже немыслимая пытка. Для человека, который находится под следствием, вина которого не доказана, это несколько too much.

ОР: Совершенно с тобой согласна.

НМ: Я думаю, что можно их как-то выгуливать. Все-таки даже животных выгуливают. А здесь с этим как-то очень плохо.

ОР: И твою проблему я поставлю на место выше, чем то, что сказала я. Выше чем то, что назвала, — тюремную медицину. Социально не опасные люди, чья вина не доказана, кто попал в тюрьму в первый раз в жизни, имеет положительные характеристики, имеет все возможности находиться под залогом, под домашним арестом. Или как угодно. Конечно, они не должны сидеть в тюрьмах. И об этом уже говорилось многократно. Изданы законы, указы и постановления. А воз и ныне там. И Нелли ходит в «Бутырку» к своему мужу Александру Егаю, только обвиненному, не осужденному, в экономическом преступлении. Не опасному для общества. Итальянская балерина и креативный российский предприниматель. Удачи нам всем.

Материал подготовили: Ольга Романова, Алексей Козин, Дарья Шевченко, Виктория Романова, Ольга Азаревич, Мария Пономарева, Александр Газов