Убийство родителями Ани Шкапцовой — аномалия, но свидетельствует о деградации всего общества

 — Отец убивает ребенка, а мать участвует в сокрытии преступления — это чудовищная аномалия или типичный случай?

У меня, как у любого нормального человека, произошедшее в Брянске вызывает только ужас и шок. Такого рода изуверства, к счастью, редкость. Исключением является еще и то обстоятельство, что жертвой убийц стал собственный ребенок.

Хотя человек инстинктами не живет. Понятия «материнский инстинкт», «отцовский инстинкт», скорее, художественный образ. Все-таки человек оценивает свое поведение развитой психикой и все пропускает через свое сознание. А инстинкт — нечто более примитивное, чем осознанное отношение человека к своему ребенку. Тем не менее психиатры утверждают, что потеря глубинной привязанности — уже признак психического нездоровья.

— Может быть, родители Ани Шкапцовой больные и психически неуравновешенные люди? А детоубийство и последующее сокрытие преступления указывает на их психическое заболевание.

Не исключено, что они больны психозом. Но поставить диагноз, глядя на ситуацию со стороны, невозможно. Эта ситуация требует психолого-психиатрической экспертизы, и наверняка такая экспертиза будет проводиться или уже проводится в рамках следственных действий. И не только отца, но и матери. Я бы сказал, в первую очередь матери. Связь матери с ребенком наиболее органична и естественна. Это природная, глубинная связь, и она оказалась нарушенной.

Однако если заглянуть в историю российской деревни, российской глубинки, в ее трагические, драматические периоды, где были неурожаи, голод, войны, то мы увидим, что, к сожалению, были случаи, когда семьи жертвовали своими детьми. Но речь шла о выживании. Во времена людоедства ели собственных детей, а не соседей. Это страшно звучит, но младших скармливали старшим. Такого рода неурожаи случались раз в четыре-пять лет. Целые губернии от этого страдали, и людоедство было. Но шока это тогда не вызывало.

— Но ведь этот конкретный случай не имеет отношения к выживаемости и людоедству?

Вы знаете, жестокость в деревнях никуда не делась. Здесь есть глубинные корни. Во-первых, традиционно низкий уровень жизни, который не может не влиять на развитие психики. Элементарная нехватка витаминов, раннее погружение в алкоголизацию, отсутствие полноценного рациона питания, тяжелые физические и стрессовые нагрузки, которые характерны для неблагополучной российской деревни.

Деревня деградирует, в том числе и в биологическом отношении. А биологическая деградация не может не сказываться на психической деградации. Одно без другого не бывает. Близкородственное скрещивание тоже влияет. Очень многие люди, особенно в маленьких деревнях, кровные родственники. Эти дегенеративные элементы, о которых люди не знают и думать забыли. А они на самом деле накапливаются и рождают феномен латентной агрессивности.

Деревни крайне агрессивны. Попробуйте у деревенского жителя, как говорится, украсть дрова, и вы получите этими же дровами по голове. Может, я слишком глубоко копнул историю, но деревенская жестокость принимает более изуверские формы, чем у городских жителей.

— То есть вы все-таки склонны объяснять снижение и деградацию моральных ценностей физиологическими факторами? Генетической деградацией?

В данном конкретном случае может накладываться еще и психическое нездоровье. Существует общий фон деградации, и на этом фоне легко вспыхивают как единичные случаи агрессии, так и массовая агрессия, когда люди готовы линчевать человека за, казалось бы, относительно безобидный проступок.

Просто потому, что агрессия концентрирована, как в сиропе. К сожалению, это факт. Чем это чревато в итоге, неизвестно. Потому что деградация продолжается, и в нашем аграрном секторе никакого оживления не предвидится. Здесь как раз бытие определяет сознание.

— Получается, в данном конкретном случае для матери девочки был важнее ее гражданский муж, нежели собственный ребенок?

Да, она цеплялась за жизнь. Причем, судя по всему, это выживание принимало биологический характер, когда все морально-нравственные ценности просто девальвируются.

А чего мы ждем? Деградация маленьких городов и поселков, суррогатный алкоголь длится уже не одно десятилетие. Это есть и будет давать вспышки. И сегодня мы чью-то изуверскую жестокость рассматриваем как единичный случай, все возмущены. Придет время, когда это станет если не нормой, то будет происходить гораздо чаще, чем сегодня.

— Что делать обществу, родителям, школе? Как можно бороться с агрессией?

Все упирается в востребованность людей. Отношения с мужчиной становятся единственным светом в окошке для подобных женщин, потому что у них нет нормального труда, нет и не было нормальной семьи, потому что у нее нет и не было дружеских отношений. Она должна быть кем-то востребована. В отношениях с кем-то она должна понимать, что у нее есть смысл жизни, который дает эта востребованность.

У нас тотально отсутствует система профессиональной ориентации. У нас никто не работает с людьми как с будущими тружениками. А что касается российской периферии, то там скрытая и явная безработица, и просто устроиться на работу уже счастье. О том, чтобы на любимую работу, работу по душе, — об этом вообще никто не говорит. А ведь это каторга для людей. Поэтому никакие увещевания на уроках в школе, моральные примеры в семье… Словом здесь не вылечишь.

Здесь нужно восстановление министерства труда, внятная трудовая и миграционная политика, рассмотрение деревни как экономической категории. Должны вкладываться колоссальные средства, а мы все ищем коротких и дешевых решений. Мол, давайте соберемся, поговорим и все поймем. А что мы поймем? Что в деревне люди не нужны, и самим себе не нужны, что их отношение к потомству определяется в значительной степени бесперспективностью этого потомства.

Сейчас в деревнях 12-летние девушки вступают в беспорядочный секс, параллельно с таким ранним взрослением они спиваются и превращаются, извините, в потаскух к 15—16 годам. Выходят на панель, таскаются за какими-то парнями деревенскими. Уже готовы на преступление. И когда у них появляются собственные дети, это ничего принципиально в их жизни не меняет. Часто порождает дополнительные проблемы.

Эту помойную яму надо разгребать, засучив рукава и серьезно взявшись за дело, а не кричать по каждому случаю: «Ратуйте, люди добрые». Это все равно что при сифилисе переживать по поводу вскочившего прыщика. Тут не прыщик — тут уже спирохеты в крови по всему телу разносятся.

— В связи с убийством в Брянске уполномоченный по правам ребенка при президенте Павел Астахов заявил, что поддержит введение смертной казни для детоубийц, если с таким предложением выйдет президент.

Я не сторонник смертной казни по причине ее очевидной недейственности. Когда человека приговаривают к смертной казни, он уже совершил преступление. Что это — месть ему или устрашение для других?

Эти люди уже убили своего ребенка — если их казнят, то это кого-то остановит? Когда мы не казним человека, мы даем ему шанс хотя бы моральные мучения испытать. Когда мы его казним, мы прекращаем его физическое существование, а остальным как было все равно, так и останется. Тем более сейчас. Если люди, убившие своего ребенка, не шизофреники, а психически адекватные, вменяемые, значит, они доведены уже не до края, а перешли через край. В этом случае страх бездействует. Страх не останавливает человека.

— Случаи, подобные убийству Ани Шкапцовой, вызывают в обществе протест, а требования смертной казни снова усиливаются. Реакция общества, требующего смертной казни, нормальна?

Это все-таки признак слабости. Это опять короткое решение. Давайте введем смертную казнь и, как говорится, начнем ждать хороших результатов. Нет, их не будет.

Давайте решим наконец аграрную проблему или начнем ее решать, давайте прекратим копить на счетах бессмысленные замороженные деньги в чужих странах, а попытаемся хотя бы с помощью дотаций возродить сельское хозяйство и открыть там адекватные рабочие места или в маленьких городах развить местную промышленность.

В Италии, к примеру, целые провинции только с местной промышленностью в благословенный рай превращаются. Они прекрасно себя окупают: кустарные промыслы, искусство, ювелирка, пищевая промышленность и так далее. Почему этого нет в России, когда есть возможность инвестиций, есть еще пока человеческий капитал?

Просто нет политической воли. Есть апатия, на фоне которой, как бледные поганки на болоте, вырастают такие чудовищные преступления. Опять мы ждем ту самую индейку, которая клюнет нас в одно место. Это свидетельство отсутствия регулярного управления в стране. Потому что управление предполагает прогноз ситуации, стратегические решения по выходу из проблемных зон и вопросов. Пока я, честно признаюсь, ни одного серьезного решения по развитию российской глубинки не видел. Их нет.

— Такие дикие случаи происходят только в России или в других странах бывает подобное?

Сумасшедших хватает везде. Распространенность психических болезней с агрессивным выплеском примерно одинакова во всех нациях и расах. Нельзя сказать, что где-то больше, где-то меньше. Однако существует общий фон умонастроений. Там, где общество цивилизованно, где оно гражданское, общество хозяев своего дома, своей территории, которые не просто надзирают за своими соседями, чтобы настучать в полицию, а потому что не любят, когда гадят вокруг, не любят, когда вокруг беспорядок, не хотят этого, — в таких упорядоченных обществах, конечно, сложнее безнаказанно творить преступления. Преступнику сложнее скрыться, потому что люди не равнодушны. У нас все усугубляется тем, что в обществе пропало доверие друг к другу, и в связи с этим нарастают депрессивно-апатичные настроения.

Нет коротких рецептов, легких путей, введение «декрета совести на Руси» не получится. Мы материалисты, бытие определяет сознание. Значит, давайте менять бытие, засучим рукава, всем миром навалимся. Если нет — значит, мы, как Римская империя, уйдем в небытие и превратимся в мелкие ошметки некогда великой нации.

Материал подготовили: Елена Николаева, Мария Пономарева