Писатели, детективы и власть

«Все кошки смертны, или Неодолимое желание»

Лев Гулько: Здравствуйте. Наш сегодняшний гость родился в 1953 году в Москве. После окончания филологического факультета Московского государственного педагогического университета (простите, тогда еще института) стал журналистом — спецкором газеты «Московский комсомолец». В детективном жанре с 1984 года. Вы, может, помните такие детективные повести, как «Можете на меня положиться» или «Неустановленное лицо». Все они были опубликованы в журнале «Смена». Сергей Устинов — наш сегодняшний гость. Здравствуйте, Сергей.

Сергей Устинов: Здравствуйте.

ЛГ: А будем мы сегодня говорить о новом детективе. Это роман?

СУ: Да.

ЛГ: Роман. С красивым таким названием: «Все кошки смертны, или Неодолимое желание». Давайте от названия сразу.

СУ: От названия?

ЛГ: Да.

СУ: Знаете, я долгое время не писал. Поэтому это в некотором роде, так сказать, возвращение в бизнес.

ЛГ: В хорошем смысле слова бизнес?

СУ: В хорошем смысле слова. Так американцы говорят. Я возвратился в это дело и надеюсь как-то в нем закрепиться. Когда меня спрашивали раньше, откуда вы берете сюжеты, я, как ни странно, всегда говорил: «Вот отсюда». Потому что фон действительно должен быть более или менее реалистичным. А поскольку детектив — это такая сказка для взрослых, то придумываешь, отталкиваясь от чего-то. Меня, среди прочих вещей, интересует психология, психиатрия. И вот я натолкнулся на описание одного крайне редкого и удивительного явления человеческой психики, отталкиваясь от которого, и начал придумывать сюжет. С этим связана вторая часть названия — «Неодолимое желание». А первая часть — «Все кошки смертны» — связана, собственно говоря, с самим процессом детективного расследования.

У меня не первый роман с этим героем. И там, по классическому детективному принципу, есть герой и есть помощник героя как некое его карикатурное отражение. Кстати говоря, не обязательно карикатурное. Арчи Гудвин, например, гораздо более реалистичен, чем слегка карикатурный Ниро Вульф. Ну не важно. Такая классическая пара. И однажды, когда этот смешной партнер героя выдвигает какую-то свою версию, будучи глубоко убежденным в ее реалистичности, герой неожиданно произносит: «Все кошки смертны». Тот говорит: «Не понял». А герой в ответ: «Софизм». Все кошки смертны; Сократ смертен; следовательно, Сократ — кошка. Софизм — это такой логический прием, когда на основании внешне верных, но недостаточных посылок делается, казалось бы, верный вывод, который на самом деле не соответствует реальности.

ЛГ: Парадокс такой.

СУ: Да. Хотя на самом деле это не совсем парадокс. Это, скорее, искусственно созданный парадокс. И этот прием использовался и в древнегреческой, и в более поздней риторике. И поскольку в процессе этой игры, этого поиска того, что нужно найти, постоянно возникают различные версии, которые потом не подтверждаются, то невольно вспоминаешь: «Все кошки смертны». Потому что все вроде бы складывается, ан нет — появляется новая информация, и все переворачивается.

ЛГ: Вы сказали, что по большому счету вас привлекла психиатрия. С чем это связано? Не надо все пересказывать, естественно. Достаточно завязки.

СУ: Как вам сказать… Завязка романа, если брать чисто внешнюю канву, построена на том, что в городе появляется серийный убийца — молодая женщина в белом (в белой куртке, в белом парике или просто белокурая), которая чудовищно жестоким способом убивает мужчин. Не просто убивает, а кромсает на части и к тому же кромсает им гениталии. Вот такие ужасы. И возникают разные версии. Согласно одной, это маньячка, которая мстит мужчинам; согласно другой, она, наоборот, помешана на этом и получает от этого удовольствие. И так далее, и так далее. И это завязка романа, с чего все и начинается. Потому что одной из последних жертв этой маньячки становится человек, который вроде бы не совсем вписывается в категорию ее предыдущих жертв.

ЛГ: Хорошо. Давайте на этом мы закончим первую часть. Мы не будем, естественно, все пересказывать. Я еще раз напомню название романа: «Все кошки смертны, или Неодолимое желание». Он, кстати, вышел или выходит?

СУ: Он выйдет, надеюсь, в течение ближайших 10—15 дней.

ЛГ: Поэтому ищите эту книгу в магазинах. На этом все. Мы, может быть, когда-нибудь к ней вернемся. Сергей еще к нам придет, и мы поговорим. Может, к тому времени кто-то уже прочитает. А вторую часть давайте посвятим непридуманной жизни (хотя придуманная жизнь отталкивается от непридуманной) и поговорим о полиции или милиции, о ее роли в нашей жизни. У вас же в романе есть полицейские?

СУ: Есть.

ЛГ: Вот давайте о них поговорим. Только о том, что в жизни происходит.

Как писать о полиции

ЛГ: Итак, полиция и милиция. Я откопал ваше давнишнее интервью и немножко процитирую. «Да, милиция наша, конечно, оставляет желать лучшего. В этом смысле она один из институтов, которые испортились за последние 20 лет. Больше, может быть, только чиновники испортились. И все про них известно. И потому, что они «крышуют» наркоторговцев, проституток, ларьки, палатки, а потом — больше, больше — и оказываются «оборотнями в погонах». Нам все это известно. С другой стороны, вам об этом часто, особенно в регионах, написать трудно». Вы разговариваете с писателями, да?

СУ: С будущими.

ЛГ: С будущими. «С другой стороны, вам об этом часто, особенно в регионах, написать трудно. Об этом трудно написать и в Москве. А написать об этом в книге в художественной форме можно. При том что это будет вполне прозрачно. Если хотите, я лично этого не люблю. Я не люблю прямых аналогий с живыми действующими лицами, но многие это делают». Есть такие аналогии в нынешней полицейско-милицейской среде? И вообще что там происходит?

СУ: Во-первых, у меня милиционеры, при том что у меня среди них есть друзья — и вполне уважаемые мной люди...

ЛГ: Там есть разные люди.

СУ: ...Да. В основном, правда, в системе уголовного розыска. Это люди, которые все-таки делают дело. Потому что я всегда в таких случаях говорю… Знаете, у нас любят всех огульно обвинять. Да, верно — конечно, «оборотни». Но представьте себе, что завтра на улицу не вышло ни одного милиционера и никто не откликается на звонок по «02».

ЛГ: Вам сейчас могут ответить: «Да мы сами справимся! Создадим народные дружины. Уж лучше мы сами, чем они нас потом будут бутылками из-под шампанского…»

СУ: Народные дружины уже были — в 1917 году. Все это кончается… Здесь я могу ответить известным выражением: «У того нет души, кто в молодости не был революционером. У того нет мозгов, кто в старости не стал консерватором». Поэтому (у меня, извините, уже, мягко говоря, средний возраст) я все-таки я пытаюсь разумно подходить к делу. А что касается милиции вообще, то она распустилась, как распустилось все остальное. Здесь я никаких особых открытий, видимо, не сделаю. Но вы меня спросили об аналогиях...

ЛГ: Да.

СУ: Во-первых, поначалу мне как-то не то чтобы везло, но, видимо, яркие люди проявляются раньше. Скажем, я не буду говорить о будущем, в смысле о дальнейшей судьбе такого человека, как Володя Рушайло (он дорос до министра, и были разные о нем мнения), но когда я с ним познакомился, он был старшим лейтенантом. И его чуть не выгнали из Московского уголовного розыска, из милиции. У него случилась неприятность. Он пожалел одного преступника, которого возили в институт Сербского на обследование. Когда его везли обратно (Рушайло с еще одним своим коллегой его сопровождали), он сказал: «Ребята, я в трениках. Дайте заехать переодеться. В тюрьме-то холодно». Они его пожалели и завезли домой. А он схватил в охапку ребенка и бросился к балкону. Единственное, что Рушайло с товарищем успели сделать, — это выхватить у него ребенка. А преступник прыгнул с балкона. Так вот, это я рассказываю о глубокой старине. Можете себе представить, Рушайло был старшим лейтенантом. Этот эпизод я в некотором роде описал в одном из своих романов. Такого рода истории (некоторые, далеко не все) давали толчок для какой-то интриги, для какого-то поворота и так далее… Я все-таки не зря проработал…

ЛГ: В «МК».

СУ: В «МК». И почти все это время — 12 лет — был судебным и криминальным репортером.

ЛГ: Можно ли сейчас, не меняя общей системы власти, что-то изменить в нынешней полиции? Мы видим, что происходит. Можно ли это сделать отдельно, не меняя систему в целом?

СУ: Нет, нельзя.

ЛГ: Почему?

СУ: Потому что полиция — это отнюдь не какая-то отдельная часть. Во-первых, тогда надо говорить хотя бы обо всей правоохранительной системе. Потому что в этом завязаны все. У меня как у писателя даже есть мечта. К сожалению, я всего лишь пишу детективы и на Достоевского, наверное, не тяну, но мне бы хотелось написать такой роман-исследование о том, что творится в душах людей, которые сознательно… Я не говорю о деле Ходорковского, там все понятно. Там даже, если вы помните, был скандал с приговором и судом. Но это же повседневное явление, когда по заказу сажают абсолютно невиновного человека — за деньги либо по звонку. И мне очень интересно, что происходит в душах людей, которые к этому причастны, которые знают, что они ломают человеку жизнь, не говоря уже о карьере. Просто интересно.

ЛГ: А мне кажется, что человек просто к этому привыкает. Так же как хирург привыкает что-то резать, что-то отрезать. Это его работа.

СУ: Нет, я бы не согласился. Понимаете, в чем дело… Я однажды попал в кабинет к начальнику пожарной охраны города Москвы. Там была карта, и на ней огоньками отмечалось, где горит. И было такое ощущение, что горит весь город. На самом деле это не так. Когда мы читаем в газетах о различных преступлениях милиции и потом видим аналогичный случай, возникает ощущение, что существует только это. А на самом деле… И, кстати говоря, выбирают специальных людей — или замазанных, или на что-то готовых. Мы же видим, что дела попадают к одним и тем же судьям и так далее.

ЛГ: Понятно.

СУ: Но тем не менее человека вынудили совершить такой безнравственный поступок, допустим — засадить кого-то. А завтра приходит нормальное дело, и он судит по справедливости.

ЛГ: Я надеюсь, что вы когда-нибудь это опишете.

СУ: ЕБЖ, как говорил Лев Николаевич Толстой. Если буду жив.

ЛГ: Это само собой разумеется. Хорошо. Вторая часть на этом заканчивается. А третью часть мы посвятим вечной теме — взаимоотношениям писателя и власти. В общем, все три темы объединим в одну.

Писатели, детективы и власть

ЛГ: Вот такая большая и вечная тема: писатель и власть.

СУ: Слишком большая.

ЛГ: Тогда давайте поговорим о детективных писателях и власти. Кстати, как это все соприкасается?

СУ: Детективные писатели столкнулись с властью гораздо раньше, чем любые другие писатели. Ну, может быть, за некоторыми исключениями. Дело в том, что, для того чтобы встать поперек власти, писателю надо было, с одной стороны, быть очень талантливым, а с другой стороны, этот свой талант реализовывать в каком-то неприятном для власти ключе. Детективные писатели априори сталкивались с властью, причем вне зависимости от того, насколько они талантливы, а просто благодаря своей тематике. Потому что, например, при советской власти в детективных произведениях нельзя было упоминать ни проституцию, ни наркотики. Даже просто названия — шприц, например. Нельзя было, скажем, написать, что человек с помощью проволоки открыл форточку. Это было…

ЛГ: А то воспользуются.

СУ: Да, а то воспользуются. И таких примеров можно привести сколько угодно. Не было ничего. Поэтому…

ЛГ: Но детективы-то были.

СУ: Были, и неплохие. Были и неплохие детективы, и неплохие детективные фильмы. Но мой покойный друг Жора Вайнер рассказывал мне, как в фильме «Лекарство против страха» тогдашний, по-моему, первый секретарь ЦК ВЛКСМ Тяжельников собственной рукой вычеркивал из сценария описание некрасивого участкового. Участковый был некрасив. Душа у него была хорошая, а сам он был некрасив. Так вот, это корректировалось. Понимаете? В этих условиях писать было очень трудно. А свой первый детектив я, будучи журналистом, естественно, написал от имени журналиста. Меня измучили, как могли. Я все получил сполна. Добавил сколько надо милиции и так далее. А это визировалось в специальном пресс-центре МВД. Его возглавляла женщина — не помню уже, к сожалению, как ее зовут. Она пожала мне руку и сказала: «Поздравляю. Вы написали первый советский частный детектив». Так что детективные писатели имели трудности с властью с самого начала.

ЛГ: А сейчас в чем трудности?

СУ: Да какие сейчас трудности?!

ЛГ: В отношениях с властью. Или их нет? Или сейчас другие трудности?

СУ: Их нет. Сейчас другие трудности. Сейчас трудности такие, что, скажем, мне говорят… Если, как было сказано в одном сценарии Брагинского и Рязанова, «до катастрофы» у меня могли быть миллионные тиражи и моя повесть могла выходить в макулатурном сборнике вместе Чейзом и Жапризо, то сейчас как-то странно все переменилось. Сейчас мне говорят: ты понимаешь, в чем дело, твоя литература — она для «вумных». А ты…

ЛГ: Денег на тебе не заработаешь, грубо говоря.

СУ: Да. А некоторые особо циничные издатели говорят: сейчас чем хуже, тем лучше. Мне это печально.

ЛГ: Так когда было лучше — тогда или сейчас? Или и то и другое плохо?

СУ: Понимаете, тогда вода была мокрее и девки моложе.

ЛГ: И трава зеленее.

СУ: И трава зеленее. А сейчас приходится примеряться к каким-то обстоятельствам. Поэтому, понимаете, здесь в каком смысле сложно? Я никогда не смогу писать, допустим, как Дарья Донцова. У меня не получится.

ЛГ: А политический детектив? Про Ходорковского, например. С измененными фамилиями.

СУ: У меня была такая идея. Но я посчитал, что сам не потяну, и предложил тогда еще живому Жоре Вайнеру написать детектив, похожий на то, что происходит с Ходорковским, использовав его прием параллельного исторического повествования. Потому что это просто великолепно ложилось на дело тамплиеров. Тот же принцип: отобрать богатство, убрать слишком самостоятельных конкурентов. Это было бы красиво. Но, наверное, мне не по силам такая сложная работа.

ЛГ: А в принципе можно?

СУ: В принципе можно все. Надо отдать должное нынешней власти: писателей она пока, слава Богу, не прессует.

ЛГ: Или просто никто не заходил за черту?

СУ: Ну почему не заходили? Тот же Доренко заходил за черту.

ЛГ: Но Сергей Леонидович — он ведь особая каста.

СУ: Да, но замахнуться на святое, да еще в таких подробностях... Так что заходят за черту. Есть люди, которые пишут об этом. Но есть и другие крайности. Точно так же можно прочесть в детективах и о жидомасонском заговоре.

ЛГ: Легко.

СУ: Понимаете, свобода пришла к нам нагая, в чистом виде. И во что мы ее дальше рядим — это уже наша, так сказать, прихоть. И правительство в это не вмешивается.

ЛГ: Спасибо вам большое. Я напомню, что в гостях у нас был писатель, сценарист, журналист… Можно вас называть журналистом?

СУ: Сейчас уже сложно.

ЛГ: Сейчас уже сложно? Хорошо. Тогда писатель, сценарист Сергей Устинов. Я еще раз напомню нашим уважаемым любителям детективного жанра название его нового романа: «Все кошки смертны, или Неодолимое желание». Запомните его, пожалуйста.

Материал подготовили: Лев Гулько, Дарья Шевченко, Тарас Шевченко, Виктория Романова, Ольга Азаревич, Лидия Галкина