Политическая эмиграция. Письмо в поддержку Pussy Riot. Развитие современной литературы

Письмо в поддержку Pussy Riot

ЛГ: Итак, всем известные события, которые происходили и происходят. Вот вы подписали петицию за освобождение Pussy Riot. Во-первых, почему вы подписали?

СШ: По-моему, это вполне очевидно с человеческой точки зрения, с точки зрения обычного милосердия. Они не должны находиться в тюрьме. Я не поклонник Pussy Riot, мне совсем не понравилась их акция в храме Христа Спасителя, но в крайнем случае это тянет на хулиганство и штраф. А в данном случае это ведь действительно раскалывает общество. Складывается впечатление, что кто-то специально старается подливать масла в огонь и стравливать людей.

К тому же это не соответствует законам. Я скажу так: даже когда Церковь была объединена с государством (до революции), существовал такой закон — бесчинное поведение в храме. И то имелось в виду во время богослужения. Так вот это не каралось тюремным сроком — исключительно штрафом. А что ж сейчас?

Я не любитель жанра коллективных писем. Но бывают такие ситуации, когда не подписать невозможно. Это ситуация свободы или несвободы людей — как в том случае, когда нужно было подписать за УДО Светланы Бахминой. Меня что тревожит? Дело ведь не столько в этой группе, поклонником которой, повторяю, я не являюсь. Меня беспокоит репрессивный уклон нашего государства.

ЛГ: Государства или Церкви? У нас отдельно государство, отдельно Церковь.

СШ: Насчет Церкви — это отдельный разговор. Я бы хотел сказать сейчас по поводу арестов. Мне кажется, огромное количество людей оказывается сегодня под этим дамокловым мечом (или под густой тенью от меча). Это относится и к тем, кого сейчас взяли под стражу в связи с событиями 6 мая на Болотной площади. Складывается ощущение, что специально выцепляют самых энергичных, самых твердых — даже тех, кого не было на этом месте. Просто есть некоторый список лиц, которым пытаются либо отомстить, либо с кем-то разобраться, потому что видят: эти люди не поддаются давлению. И я думаю, этих людей нужно старательнейшим образом выцарапывать из плена.

ЛГ: Как?

СШ: Во-первых, должны быть квалифицированные адвокаты. Во-вторых, давление общества должно быть несоизмеримо большим — в том числе нужно устраивать акции у Следственного комитета. А главное — не должно быть впечатления, что всех умыли. Ведь для власти это очень показательная история: брать людей, не отпускать людей, отправлять в лагеря… Это относится, кстати, и ко многим инакомыслящим, чьи взгляды я не разделяю. Это пресловутая 282-я статья.

ЛГ: С другой стороны, власть — она и есть власть. Она борется за себя.

СШ: Власть может быть разной. Она может быть умной, а может — мелкой и мстительной.

ЛГ: Но вопрос у меня вот какой: сколько людей, как вам кажется, поддерживает то, что вы говорите? Все же смотрят на Москву. Что творится в регионах? Какой вам представляется картина в общем по стране?

СШ: Я много езжу. Вот только что вернулся из Перми, где была книжная ярмарка. Я бродил по залитым солнцем улицам Перми и видел огромные окна РОСТА, прямо в центре города, под стеклом. Там висят фотографии событий 6 мая на Болотной, карикатуры на Путина… Я видел граффити на разных стенах с лозунгами этих демонстраций и митингов. Не так давно я был в Новосибирске, в Челябинске — а в Челябинске даже на тракторном заводе. Удивительно, но у 90 процентов рабочих есть Интернет, и все в курсе всего. Люди просто костерят действующую власть.

ЛГ: Ну и что дальше? Бунт — бессмысленный и беспощадный?

СШ: В этом смысле есть настроение общества: власть действительно оказалась одинокой. Как справиться? Ну пока сил для бунта в России нет. И не дай Бог, если произойдет тот самый бунт. Ведь наша власть действует не как сильная власть, а как власть, неуверенная в себе. Этим она подталкивает людей к насилию.

ЛГ: Вы согласны с господином Гудковым со товарищи (а до Гудкова об этом же говорил господин Гозман), которые утверждают, что нужен своего рода нулевой вариант, когда надо сесть, договориться, дать некие гарантии власти — заинтересовать ее в том, чтобы она ушла. Оставить им все, что есть, и сказать: ребята, отодвиньтесь, мы пришли.

СШ: Я понимаю логику тех, кто так говорит, но пока смешно думать, что власть услышит такие предложения. На самом деле есть движение времени, и меняется само общество. Невозможно держать в замороженном состоянии само время, ведь речь идет в том числе и о поколенческом конфликте. Вся моя юность пришлась на правление одного человека. И я убежден, что искусственно сохранять «нулевые» нельзя: уже наступили десятые — это закон стрелки часов. Она движется дальше, и меняются настроения. Точно также распространяется этот самый Интернет. Как сможет действовать власть против этих естественных процессов, против сползания? Ведь она сползает.

Ставка власти с самого начала, в «нулевые» годы, была на ее обожествление, на ее сакральность. Один известный человек, которого называли идеологом власти, в 2000 году на банкете в штабе Владимира Путина поднял бокал за обожествление власти.

ЛГ: Это Белковский, что ли?

СШ: Нет, конечно. Это сделал другой человек, который был внутри власти и остается там.

ЛГ: Не будем называть имен.

СШ: Да. Этот тост был сигналом и паролем. Это логика власти. Она старалась быть абсолютно неприкасаемой и быть над. Этим объясняются всевозможные репрессии, подавления оппозиционеров, попытка их маргинализировать. Но сейчас эта сакральность нарушилась. Власть воспринимается нелепо, как собрание неадекватных людей, которые просто расхищают доходы от нефтегаза. Это простые мысли. Но вы меня спросили, что думают люди, — вот люди так и говорят.

ЛГ: Спасибо. На этом мы вторую часть заканчиваем. А в третьей поговорим о близкой вам теме: о роли литературы в мире.