— Почему сейчас в России так низка «забастовочная» культура?
Мы отличаемся от западных людей тем, что русскому человеку нужно вначале весь мир переустроить, а потом решить свои собственные проблемы.
Я это осознала, когда первый раз выехала на Запад. Была удивлена тем, что у них новостные программы строятся ровно наоборот: начинаются погодой и заканчиваются политикой. А у нас вначале то, что в мире делается, в горячих точках, и только под конец мы возвращаемся к себе. Конечно, в такой системе координат сам человек со своими проблемами выглядит как мизер.
Именно поэтому импульсом для недовольства сегодня является не что-то личное, касающиеся одного человека или нескольких людей, а общее для всей страны. Вот мы были недовольны выборами — и вышли протестовать против их итогов.
— И все же почему россияне боятся или не хотят бастовать?
В забастовках, как и в протестных акциях, участвуют определенные люди с достаточным уровнем самосознания, самооценки, уровнем притязаний. Остальные сидят дома. Они либо считают, что все безнадежно, либо удовлетворяют свои личные потребности как-то по-другому и им в толпе нечего делать.
— Играет ли роль в минимальном количестве забастовок то, что Федерация независимых профсоюзов полностью находится под контролем государства?
Профсоюзов у нас фактически нет. И это второй фактор низкой забастовочной культуры. У меня был шанс лично познакомиться с работниками ФНПР. Там сидят люди безвольные и государственно ангажированные, которые что-то формально делают, но к такой деятельности относиться серьезно нельзя.
Сейчас время не пассионарное. Чтобы были забастовки, нужны пассионарии, лидеры. Сейчас время лис. Социологи выделяют такие этапы — лис и львов. Львы — это пассионарии. Ельцинская эпоха такая была. Пассионариев не так много, обычно они выявляются при смене эпох.
Сейчас очень много теневых, серых людей. Они вообще не зажигают, у них другой инструмент влияния: тайного влияния, закулисных интриг, договоренностей и так далее.
А на забастовку идут люди с открытыми лозунгами. Они говорят: да, мы хотим. Или: да, мы не хотим.
И еще. Россияне плохо понимают, что происходит в стране. И, соответственно, не понимают, куда страна идет, и чего мы вообще хотим — коммунизма, социализма, капитализма — мы это не можем решить. Не знаем, что нам дороже — деньги или дети. Как ни странно, это так. У нас система ценностей как кисель, нет никакого четкого ориентира. Ничто не вызывает такую четко позитивную или негативную эмоцию, чтобы люди встали и что-то делали хором. Это все результат того, что рыночные отношения были перенесены во все сферы жизни.
Люди встанут и пойдут, если будут знать, что после им точно заплатят на сколько-то процентов больше. А пока прецедента нет.
Но если, например, выйдут учителя наконец, то многие выйдут их поддержать. На Западе, когда бастует та же «Люфтганза», выходят не только сотрудники компании, но и те, кто их поддерживает: родственники, друзья, все, кто солидарен с бастующими. Поэтому эти забастовки такие массовые. Выходят авиадиспетчеры, и с ними выходят те, кто в этот день, может быть, не полетел куда-то. Они выступают за достойную жизнь пилотов, авиадиспетчеров, потому что сами хотят, чтобы их перевозили и они были спокойны при этом.
— Что же, россиянам не знакомо чувство солидарности?
У нас солидарность на нуле — каждый за себя. Эпоха индивидуализма разрушила нормальные человеческие отношения, и принципы солидарности не работают. За исключением, может быть, интеллигентской среды.
Критическое отношение ко всему, что делает власть, — это роль интеллигенции. Она критически относится к любой власти. Здесь еще принципы солидарности и порядочности как-то работают, но интеллигенция сейчас обеспокоена тем, чтобы свое место поменять. Это непрофессиональные задачи, не бунт из-за зарплаты, а понимание того, что вся система сейчас устроена таким образом, что глупо посылать какой-то запрос.
Выборы в этом смысле мы проиграли, зато стало понятно, что все-таки категория людей, которые готовы выходить на улицу, нарастает. Что-то происходит, что-то варится, и все-таки не всем все равно.
— Можно ли утверждать, что российские люди более покорны, менее конфликтны, чем люди на Западе? И как это влияет на забастовочное движение?
Русскому человеку сначала нужно весь мир переустроить, а потом гвоздь забить у себя дома. Это, конечно, свойство характера, Мы готовы бороться за весь мир, а вымести лестничную клетку нам «в лом». Мы так воспитывались. Мы огромная страна, у нас все большое, мы на планете много места занимаем и это про себя помним. И задачи у нас должны быть большие.
Мы, конечно, народ-миссионер. Если эту миссию не указать, то очень трудно вообще на что-то мобилизовать. Трудно мобилизовать, если дать маленькую задачу. Мы же не маленькая европейская страна. География, как ни странно, отражает представление человека о своем «я», какое место он занимает. У русских преувеличенное представление о своем месте.
У нас, у России такая история была. Мы всегда выполняли свою определенную миссию. Две Отечественные войны были такие, что Европа нам должна быть благодарна. И это мы любим им, европейцам, напоминать. У нас просторы огромные, богатства невероятные. Посмотрите, задача завоевать космос после войны, когда мы в лаптях остались, была нам понятна. Но поселить людей в нормальные дома оказалось задачей наиболее сложной. В космос полетели, а жилье и коммунизма так и не построили. Накормить и одеть тогда всех не смогли.
Мы привыкли мучиться и напрягаться. Русский человек привык жить в надрыве. С одной стороны, это свидетельство терпимости. Мы терпим, потому что считаем, что это же не война и лишь бы не было войны. Большинство населения России мыслит примерно так: конечно, плохо мы живем, но не так же плохо, чтобы прямо совсем худо.
С другой стороны, россияне встают с диванов, когда уже совсем все теряют — просто до нуля. Муж встает с дивана, когда жена с детьми уже ушла, вот тогда начинает возвращать. Примерно такая история.
Я как психолог могу сказать, что русские люди приходят решать свои проблемы чаще всего, когда проблема уже становится нерешаемой. Когда все запущено настолько, что нельзя отыграть обратно — три года назад нужно было прийти, десять лет назад. Но терпят, откладывают, надеются — вот весь комплекс откладывания решения проблемы. Мы ссылаемся на обстоятельства, и так далее.
Можно спросили любого, даже меня как обывателя: «Почему ты не ходишь на забастовки, у тебя что, зарплата большая?» Я скажу: «Нет, зато меня устраивает, что я занимаюсь тем, чем мне нравится». Хотя если спросить прямо: ты хочешь, чтобы у тебя зарплата увеличилась в три раза? Тогда ответ будет примерно такой: да, хочу, это было бы круто...
— Пробуждение гражданского общества, что показали «Болотная — Сахарова», может привести к активизации забастовочного движения в ближайшем будущем?
Общество пробуждается. Протесты сейчас продолжаются, я рада этому. Но для забастовок, а не протеста вообще, должны решаться не глобальные проблемы, а конкретные. К «Болотной» детонатором послужили выборы, после которых народ повалил на улицу. Выборы прошли, а что, у нас проблем не осталось? Куча.
Нужно конкретно выходить за Pussy Riot, за кого-то еще, за конкретного человека, проблему. И это было бы уже движение вперед. Надо оказывать давление на власть в решении какого-то конкретного вопроса, продавливать одну понятную проблему. Опыт показывает, что это удается. Игнорировать такое движение будет трудно.
Формы протеста тоже разные. Кто-то письмо пишет, не все могут на улицу идти, кто-то подписи собирает. Кто-то выходит принципиально на все забастовки. Но надо встать с дивана. Кроме того, забастовочное движение дает возможность найти себе подобных. Ты видишь, что не один такой. Это другая картина мира.
— Разве у всех россиян одинаковый менталитет? Неужели все мыслят одинаково и готовы терпеть до последнего?
Нет. И поэтому я уверена, что гражданская активность будет возрастать и протесты увеличатся. Уверенность придают не мои собственные рассуждения и мысли. Идет другое поколение. Мы от них очень отличаемся по ориентации, по отношению к такой ценности, как свобода.
Человек моего поколения, возраста моих родителей считает, что свободу нужно заслужить. Мол, ты там молодой и зеленый выеживаешься, и вообще, кто ты такой? Пойди, поработай сначала, заслужи сначала. Именно так чаще всего и считали и продолжают считать те, кто родился еще в СССР. Они жили в некой социальной очереди, когда каждый приходит к своей доле свободы через энный период, после каких-то достижений в жизни.
А молодые свободны просто потому, что они выросли в перестройку и их никто особо не сдерживал. Они стали свободны с первым дыханием. Их личное «я» гораздо сильнее, чем у нас. У нас оно все равно коллективное. Нам неловко перед людьми, мы все время ориентируемся на других. Поэтому молодые люди пугают своей свободой. Но именно они будут выходить на улицу.
Протесты последнего года — это все-таки вариант политического флешмоба. Собрание людей, когда по Сети распространяется информация, по телефонам и так далее. Новое поколение придумает много новых форм протеста. Они уже вышли на авансцену, мы их видим. Самое интересное, что они более патриотически настроены. Они не хотят уезжать из страны, хотят жить здесь, в России, которую любят, не хотят оставлять своих родителей.
Протестное движение, которое идет сейчас, уже не остановить. Оно не будет спадать. Оно ищет формы, ищет лозунги. Но мощным, регулярным инструментом оно станет несколько позже. Может быть, через четыре года, через пять лет.
Материал подготовили: Елена Николаева, Мария Пономарева, Роман Попков
Комментарии