Отчет Путина перед Госдумой. «Манежка» — протест против коррупции? Доходы чиновников

Отчет Путина перед Госдумой

Лев Гулько: Здравствуйте. У нас сегодня в гостях первый заместитель руководителя фракции ЛДПР в Государственной думе Владимир Станиславович Рохмистров. Много вопросов. Ну, не много, а, как всегда, три, которые мы будем обсуждать. Но они все такие, что касаются, честно говоря, всех.

Начнем мы вот с чего. Вспомним выступление премьер-министра Владимира Путина, которое было 20 апреля. Он выступил с отчетом перед депутатами Государственной думы. Кстати, Максим Рохмистров — один из тех людей, который задал Владимиру Владимировичу Путину вопрос. Я бы вас вот о чем сначала спросил. Существует мнение, что это было скорее больше предвыборное выступление, чем отчет. Это одна группа экспертов говорит. Другая группа экспертов задается вопросом: нужны ли такие выступления, нарушающие регламент? Так нужны такие отчеты депутатам или нет?

Максим Рохмистров: Реально нужны. Единственное, для нормальной работы все-таки надо, чтобы отчету правительства был посвящен целый день, все пленарное заседание. Потому что это важнейшая вещь. Это год работы правительства. И, с учетом политического устройства нашей страны, чтобы можно было хотя бы вопросы задать. Столько, сколько мы хотим. Ведь вопросов было гораздо больше, чем три от фракции. Понятно, что у «Единой России» вообще ни одного вопроса не было. Это их лидер. Что они у него спросить могут? Поэтому, естественно, такие отчеты нужны. Что порадовало: отчет (вернее, доклад — начну с доклада) был, наверное, наиболее полным с момента введения такой процедуры, как отчет правительства. И в этом плане, собственно говоря, никто из оппозиции не роптал на то, что он длился два часа.

ЛГ: Ну а Владимир Вольфович? Он сказал, что нам испортили…

МР: Он сказал только то, что надо было сделать перерыв. Потому что действительно у нас все подстраивается под то, как удобно кому-то. У нас есть определенный регламент. У нас есть перерывы, которые сделаны для того, чтобы депутат, простите, сходил в туалет. Потому что когда сидишь четыре часа… Нормальному человеку достаточно тяжело выдержать четыре часа. Не все могут. У нас особый возрастной состав. У нас так принято.

Вообще, премьер-министр воспринимал все нормально. Непонятная реакция на выступления оппозиции была со стороны лидера «Единой России» в Государственной думе Бориса Грызлова. В своем выступлении он просто оскорбил все оппозиционные партии. Мягко говоря, это вызвало некоторое непонимание. В принципе его партия достаточно жестко ведет себя с оппозицией в Государственной думе, ограничивая какие-то основы демократии. Но мы очень редко опускаемся до оскорбления именно политических партий. Могут прозвучать резкие высказывания в адрес каких-то отдельно взятых личностей. Можно интерпретировать это как оскорбление, можно лишить слова или еще что-то. Но до оскорбления политической структуры дело не доходило.

А реакция премьера была достаточно адекватной. Он разряжал обстановку. Мало того, он действительно сказал, что ему интересно. Он достаточно быстро реагирует, в отличие партии большинства, на замечания или предложения оппозиции и, кстати говоря, признает это. Это не как наша партия большинства. Оппозиция внесла закон, его быстренько отклонили, а через три-четыре месяца переписали слово в слово и выдали за свой. Мы не ревнуем. Самое главное, чтобы результат был положительным. А он не скрывает и вполне спокойно говорит о том, что предложение шло от оппозиции. Что по роумингу был вопрос, он вспомнил сам. Мы уже сами, собственно говоря, забыли, что это наш депутат поднял вопрос о том, что сотовые компании немножко обнаглели с внутренним роумингом, даже не немножко, а сильно обнаглели. Он это воспринял, предпринял какие-то действия, чтобы это нормализовать. Другое дело, что не очень получилось, но у нас же ручное управление. Так ведь?

ЛГ: Да. Теперь о том самом вопросе, который вы задали. Если не сложно, напомните его.

МР: При наличии в нашем законодательстве соответствующей статьи очень сложно задавать прямые вопросы, связанные с национальной политикой, национальной рознью. Если ты из оппозиции, то тебя обязательно обвинят. Поэтому мой вопрос звучал достаточно корректно. Но суть его, кстати говоря, Владимир Владимирович поймал просто на лету. Я спросил, каким образом бунты и революции, которые происходят на Ближнем Востоке и в Северной Африке, скажутся на России и какие меры в связи с этим предпринимает правительство.

Можно было уйти от вопроса, сказав, что мы потеряем ряд выгодных для России контрактов или что ФМС готова к потоку беженцев. А можно было понять вопрос так (это, собственно, и было в нем заложено): не отразятся ли подобные вещи на нас, учитывая в ту сложную обстановку в стране, которая сегодня есть. Он так и понял. И ответил достаточно лаконично — и действительно на основную часть вопроса. Он сказал, что гарантия от всех этих бунтов и цветных, розовых, как угодно назовите, революций — стабильная социально-экономическая ситуация в стране. Действительно, так оно и есть. Другое дело, как этого добиться.

ЛГ: Как добиться такой ситуации?

МР: Как добиться того, чтобы не только в пределах Москвы и Санкт-Петербурга, но и на всей территории нашей Родины человек более или менее чувствовал себя человеком.

ЛГ: Кстати, о стабильной ситуации. Максим Станиславович, вы, наверное, много ездите по стране. Да?

МР: Приходится и достаточно часто.

ЛГ: В средствах массовой информации, в газетах эксперты приводят некие расхождения в цифрах. В докладе Владимира Владимировича приводятся одни, а на самом деле… Что происходит на самом деле? Что вы видели своими глазами? Если сравнивать с докладом премьер-министра, где вроде все потихонечку выстраивается.

МР: Я вам расскажу один случай. Премьер или президент (я, честно говоря, не помню) был на одном предприятии и сказал: вы достаточно неплохо живете, у вас средняя зарплата 30 тыс. рублей. А встречался он с рабочими, у которых зарплата 5—6 тыс. рублей. Конечно, никто помидорами кидаться не стал. Но в ходе обсуждения, которое потом состоялось, это, разумеется, вылезло. Средняя температура по больнице — это не тот показатель, по которому можно судить о состоянии больных. Понимаете?

ЛГ: Конечно.

МР: Когда начали разбираться, оказалось, что у рабочих зарплата 5—6 тыс. рублей, а у топ-менеджмента, как сейчас модно говорить, у директоров, замов — 300, 500 тысяч, два миллиона, три миллиона.

ЛГ: Ну да. Разделить на общее количество…

МР: Да. Если разделить на общее количество, то вроде получается неплохо. А реально около 90 процентов работников завода получают на грани прожиточного минимума. То же самое и с этой ситуацией. Потому что премьеру и президенту докладывают среднюю температуру по стране. Возьмем больницу. В ней лежат 30 человек. Пять человек при смерти, с температурой 42, у кого-то температура пониженная, 35, у кого-то нормальная, у кого-то 37. Средняя температура — 37,2. Вроде нормально. Да?

ЛГ: В больнице…

МР: 20 процентов уже умирают, остальные голодают. И только процентов 20 чувствуют себя нормально. Та же ситуация в экономике. И они в этом не виноваты. Они виноваты только в одном — в том, что за 12 лет пребывания у власти они (я имею в виду ветвь власти) до сих пор не поняли, что средний показатель развития экономики не есть показатель развития экономики страны.

В начале и середине 90-х годов страна стояла перед дилеммой. Надо было переходить к рыночным отношениям. Приняли план Чубайса, в соответствии с которым надо было срочно создать класс собственников. Как это сделать? Взять 20, 30, 40 близких человек и раздать им экономику страны. Так и появились частные собственники, то бишь олигархи, как их потом начали называть. Но вроде частная собственность.

Что дальше? Надо и налоги собирать, и в то же время как-то перестраивать всю экономику. Значит, необходимо создать преференции для тех направлений, которые должны достаточно быстро развиваться. А что быстро развивается? Финансовая сфера, потому что деньги туда, деньги сюда, деньги на деньги. Кругом одни деньги и ноль риска. Большие доходы. И торговля. Торговля — это что? Это оборот денег по малому кругу. Деньги — товар — деньги. Купил, продал, получил прибыль. И все себя хорошо чувствуют. Вот торговля и банковская сфера и получили у нас особые преференции.

Это положение сохраняется по сей день. Но если в начале 90-х это было терпимо, потому что была база предприятий еще из советского запаса, она имела какой-то невыработанный ресурс и работала. Но спустя 20 лет ресурс этой базы выработан. Сегодня мы занимаем чуть ли не последнее место по энергоэффективности и производительности труда. Мы 20 лет сидим все там же.

ЛГ: И это все признают. В том числе и премьер-министр.

МР: Да. Но налоговая нагрузка направлена на кого? На производителя. Понимаете? В этом и проблема. Деньги собрать с торгового предприятия? А он сегодня перерегистрировался, купил контору за 20 копеек, перекинул туда свои арендованные помещения — и все. Он опять в шоколаде. Он похоронил ту контору.

ЛГ: Выход какой?

МР: Выход — срочное изменение концепции налогообложения, срочное изменение. Потому что сегодня у нас увеличили налоговую нагрузку, а говорят о модернизации. Какая может быть модернизация, если у нас в экономике отсутствуют среднесрочные и долгосрочные кредиты?! А это концепция нашей кредитной финансовой политики — отсутствие долгих денег. Быстрые деньги, быстрый оборот, быстрая прибыль, быстрая доходность и вроде как наполнение бюджета. Эфемерность экономического роста.

ЛГ: Вы думаете, что премьер не в курсе? Думаю, в курсе.

МР: Вопрос в том, что так называемая институциональная теория, если мы к ней обратимся... Я, собственно, не очень знаю, что за люди смотрят вашу программу...

ЛГ: Будем на них надеяться.

МР: Это несколько нобелевских премий. О чем идет речь? О системе неэффективных институтов, которые способны сами себя поддерживать. Грубо говоря, обезьяна не будет пилить сук, на котором сидит. Возьмем, к примеру, систему налогообложения. В нашей стране (я не говорю обо всем мире) есть такой неэффективный налог — НДС, налог на добавленную стоимость. Кто платит этот налог? Налог платит производитель. А все остальные его засчитывают. В итоге он превратился вообще в очень странную вещь. Его можно насчитать сколько угодно. Взыскать его. И даже потом, через несколько лет, когда предприятие доказало в судебном порядке, что ему неправомерно насчитали, ему не вернут эти деньги, а зачтут в счет будущих платежей по налогам. То есть этот налог можно собрать в любой момент и в каком угодно количестве.

Но есть и другая сторона, которая, видимо, и поддерживает эту ситуацию. Во-первых, деньги можно вернуть тому, кто вообще ничего не делает. Нарисовал бумажку и получил из бюджета два или три миллиарда рублей. Получил, обналичил — и все. Чувствует себя хорошо. Во-вторых, в этой схеме задействованы все — от налогового инспектора до Вильяма нашего Шекспира. И кто же захочет создавать себе такую неприятность и самого себя лишать дохода? Вот, собственно, пример института, который у нас не эффективен. То же самое с полицией. Кто мешает взять в качестве критерия эффективность? Грубо говоря, за день можно 300 или 400 тысяч протестировать и выявить, кто из них эффективный, а кто нет. Не берут.

ЛГ: Если подвести некий итог нашей первой части, везде — в экономике, где хотите — нужно политическое решение. Да?

МР: Не просто политическое решение. Система ручного управления хороша, когда надо приять одно решение. А когда ты в системе ручного управления начинаешь решать все вопросы в стране, начиная с того, что там какое-то ТСЖ делает или кто у кого что украл и кому кредит не дают, это не работает. Потому что два человека, управляя ручным образом, с кораблем по имени Россия не справятся.

ЛГ: Я об этом и говорю.

МР: Система. Нужно создать систему.

ЛГ: Вот. Политическое решение о создании системы.

МР: А она возможна только в одном случае. Политическая система эффективна тогда, когда есть решение о принятии оппозиции.

ЛГ: Конкуренции.

МР: Конкуренции. Совершенно верно.

ЛГ: Понятно. Давайте мы на этом первую часть закончим. А во второй части вернемся к вашему вопросу к Владимиру Владимировичу. Речь пойдет о тех самых цветных революциях, но уже в преломлении к некоторым событиям, которые происходили у нас.