Перспективы либеральной партии. К чему приведут протесты. Что будет, если Путин уйдет?

Два варианта развития событий: высоковероятный плохой и нормальный

Гозман: Вы сказали, поговорим про протестное движение. А можно не про протестное движение, а про страну?

Гулько: Конечно, можно.

Гозман: Все-таки протестное движение — это личная судьба Навального, Немцова, Удальцова и так далее. А это на самом деле мало кого волнует, кроме их фанатов. Хотя сам я к кому-то из них отношусь хорошо, к кому-то — хуже.

Гулько: А вас интересует, «что же будет с Родиной и с нами»?

Гозман: Да-да, что же будет с Родиной и с нами? Мне кажется, тут есть несколько вещей. Первое. Протесты можно подавить. Я думаю, сидят там ребята с большими звездами, которые объяснят Владимиру Владимировичу (а может, он и сам так думает): слушай, тут делов-то… Сделать как раньше, и все будет хорошо.

Гулько: Подавить ведь можно по-разному: можно довести до абсурда. Окружить протестное движение, охранять их, поставить им палатки с едой, и все само собой разойдется.

Гозман: Это не их стиль. Это Саакашвили так делал, а они так не смогут. У них мозгов не хватит. Понимаете, можно зайца научить играть на барабане, но нельзя научить ездить на велосипеде. Вот и они не могут этого сделать: они могут только мордобой. Как тот джинн: кроме мордобития — никаких чудес. А вот мордобитие — пожалуйста. Можно тому же условному Навальному дать не 15 суток, а пять лет. А почему нет? Судей, что ли, не найдут?

Гулько: Ну, если очень захотеть…

Гозман: Можно не двум-трем руки ломать, а двести-триста в больницу уложить. Так что можно подавить. Большинство людей — не герои и не хотят идти на смерть. Но ведь причина протестов — не заговор Госдепа, Навального или кого-нибудь еще. Причина протестов — архаичность, неадекватность политической системы. Ну не может феодальное государство существовать в двадцать первом веке. И поскольку ничего не меняется в этом смысле, полыхнуть должно иначе. Это все равно что подземный лесной пожар, когда торфяники горят. Вы сюда вылили цистерну воды, и тут затихло… а затем полыхнуло в другом месте. И оно полыхнет в регионах. Но не протестом таких образованных, милых и миролюбивых мальчиков и девочек…

Гулько: Вы сейчас про наиболее вероятный сценарий рассказываете?

Гозман: Да, мне кажется, что это совершенно реально. Оно полыхнет протестом того же «Уралвагонзавода». Если кто-то думает, что назначением этого Рюриковича Владимир Владимирович как-то успокоил рабочих, он явно ошибается. Они там матерятся точно так же, как и мы. В этом смысле протест никуда не делся. Теперь — куда это может пойти.

Гулько: Да.

Гозман: Есть два варианта развития событий. Один из них плохой. Я начну с него, чтобы закончить хорошим. Плохой — высоковероятный. Посмотрите на структуру правительства. В нем умеренно либеральные, умеренно осторожные, умеренно профессиональные люди находятся в финансово-экономическом блоке: Дворкович, Шувалов, Силуанов, Белоусов. Ведь нормальные же люди на самом деле — в смысле их экономической политики. Есть там и более жесткие политики. Но самое для меня символическое, самое отвратительное назначение, которое было сделано, — даже не этот Рюрикович. Потому что Рюрикович — плевок и нам в рожу, и соратникам Владимира Владимировича. Он им таким образом говорит: ребята, я вот кого хочу, того назначу.

Гулько: Вы о Мединском, что ли, сейчас?

Гозман: Да, это самое отвратительное назначение. Оно что означает? Что Владимир Владимирович, развязав, на мой взгляд, холодную гражданскую войну, ее продолжает. Одни против других, наши против не наших. Враги веры. У нас ведь вообще Средневековье.

Гулько: Ну, подождите. А что сделает Владимир Мединский?

Гозман: Владимир Мединский уже пытается запретить спектакль по Шекспиру.

Гулько: Но это не он начал запрещать. Это же родители…

Гозман: Подождите, какие родители? Там тетка, которая подписала, — ее даже нет в списке родителей. Потом, разве у нас такое первый раз происходит? Сначала выгнали лагерь Абая с Чистых прудов, но там хоть окна рядом. А потом, когда переехали на Баррикадную, я встречаю там пару, и выглядят вроде как нормальные люди. «Ужас, — говорят, — ужас. Шум такой, что ночью спать нельзя». А окна у вас, спрашиваю, куда выходят? А окна у них выходят на другую сторону. Но им все равно шумно, они все равно подписали. Так что дело не в Мединском: Мединский — символическая фигура. Из таких назначений следует, как мне кажется, что они будут вести курс на разделение общества. Наше — правильное, не наше — неправильное. Гомосексуалисты, враги веры — дави их, гадов, и так далее. И это очень плохо, потому что приведет в итоге к взрыву. Не гомосексуалисты восстанут и не враги веры. Просто реальный конфликт даст взрыв.

Есть другой путь. Он хороший, он нормальный — договариваться. Нормально вести переговоры. Испания перешла из авторитарной системы в демократическую. Чили после многолетней диктатуры, достаточно кровавой, смогла стать нормальной страной. Польша после нескольких десятилетий коммунистической диктатуры стала нормальной страной. Ну а мы-то что, проклятые? Конечно, этого нельзя сделать без доброй воли хотя бы части правящей бюрократии. Почему Советский Союз распался относительно мирно? Потому что часть оппозиции была в Политбюро.

Гулько: Потому что есть инстинкт самосохранения.

Гозман: А у Лигачева не было инстинкта самосохранения?

Гулько: У этого не было, а у других был.

Гозман: А у Яковлева был не инстинкт самосохранения, а некое понимание того, что надо сделать лучше. И Яковлев был не в ссылке в Горьком, как Сахаров, а в Политбюро. На самом деле можно как угодно не любить ВВ и всех прочих, но с ними надо договариваться. Обязательно.

Гулько: Хорошо. Вторая часть на этом закончена. А в третьей части мы продолжим наш разговор.