Системный конфликт между Россией и ЕСПЧ

Константин Маркин — офицер Вооруженных сил, отец троих детей — обратился к командованию части с просьбой предоставить ему отпуск по уходу за ребенком до достижения им трехлетнего возраста. Командир в просьбе отказал, поскольку действующим законодательством такой отпуск положен только военнослужащим женского пола. Маркин обратился в гарнизонный, потом и в окружной суд — и получил от них отказы. В августе 2008 года он обжаловал неконституционность нормативных актов, не позволяющих ему три года посвятить воспитанию ребенка, в Конституционном суде. Однако КС отказал в принятии жалобы к рассмотрению.

Тогда Маркин обратился в Страсбургский суд, утверждая, что отказ предоставить ему отпуск по уходу за ребенком является дискриминацией по признаку пола. ЕСПЧ согласился с позицией Маркина и признал, что в отношении него была допущена дискриминация по половому признаку в сочетании с нарушением права на семейную жизнь. Суд не нашел «разумных и объективных» оснований для того, чтобы трехлетний отпуск предоставлялся только военнослужащим-женщинам. Он согласился, что некоторые права военнослужащих могут быть ограничены и это не будет дискриминацией, но право на семейную жизнь ограничениям не подлежит.

Вскоре после оглашения решения последовала гневная отповедь в адрес Европейского суда со стороны Конституционного суда. В интервью, опубликованном в «Российской газете» 29 октября 2010 года, под странным названием «Предел уступчивости» председатель КС Валерий Зорькин констатировал, что «Европейский суд впервые «в жесткой правовой форме» подверг сомнению решение Конституционного суда Российской Федерации». Кроме этого, он довольно резко высказал несколько позиций, которые, на мой взгляд, не могут быть оставлены без внимания, поскольку обнаруживают серьезную трансформацию сложившихся представлений о конституционном правосудии в России и о соотношении международного и внутригосударственного права. В частности, Зорькин заявил следующее:

— «Страсбургский суд вправе указывать странам на ошибки в законах, но в тех случаях, когда решения ЕСПЧ прямо противоречат Конституции РФ, страна должна соблюдать свои национальные интересы»;

— «Лучшее знание национальными властями своего общества и его потребностей означает, что эти власти в принципе занимают приоритетное положение, в отличие от международных судов, для оценки того, в чем состоит публичный интерес»;

— «Каждое решение Европейского суда — это не только юридический, но и политический акт. Когда такие решения принимаются во благо защиты прав и свобод граждан и развития нашей страны, Россия всегда будет безукоснительно их соблюдать. Но когда те или иные решения Страсбургского суда сомнительны с точки зрения сути самой Европейской конвенции о правах человека и тем более прямым образом затрагивают национальный суверенитет, основополагающие конституционные принципы, Россия вправе выработать защитный механизм от таких решений. Именно через призму Конституции должна решаться и проблема соотношения постановлений КС и ЕСПЧ».

Хотелось бы высказать по этому поводу несколько размышлений.

Размышление первое. Валерий Зорькин совершенно обоснованно подметил, что Страсбургский суд вправе указывать странам на ошибки в законах. Именно так он и поступил. В своей позиции по делу Маркина ЕСПЧ подчеркнул, что «хотя ст. 8 Конвенции не включает право на отпуск по уходу за ребенком, но если государство решило создать программу отпусков по уходу за ребенком, это надо делать недискриминационным способом». Тем не менее председатель Конституционного суда крайне негативно оценил это высказывание и заявил, что Россия не должна исполнять решения ЕСПЧ, если они идут вразрез с конституционными основами нашей страны.

Такая реакция вызвала у меня чувство беспомощной растерянности. О чем это он? По-моему, Европейский суд не только «не пошел вразрез», но, наоборот, подтвердил необходимость соблюдения важнейшего принципа правового положения личности, о котором в нашей стране частенько забывают. Мне доподлинно известно, что важнейшей основой конституционного строя России является закрепленное статьей 2 Конституции положение о том, что «человек, его права и свободы являются высшей ценностью». И что «признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина — обязанность государства». Я также утверждаю, что в соответствии с Основным Законом страны «права и свободы человека и гражданина являются непосредственно действующими». Что «они определяют смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной власти, местного самоуправления и обеспечиваются правосудием» (статья 18). Что «все равны перед законом и судом» и что «государство гарантирует равенство прав и свобод человека и гражданина независимо от пола» (статья 19).

Другие «конституционные основы», подлежащие применению в деле Маркина, мне неведомы. Если это не так, то меня следует лишить не только диплома доктора наук, но и документа о высшем юридическом образовании. Но если я права, то это означает, что Конституционный суд обладает некими тайными знаниями о каких-то иных, никому, кроме него, не ведомых «конституционных основах». Иначе вряд ли возможно объяснить, чему такому «напротиворечил» Европейский суд в решении по его делу.

В своем выступлении Зорькин апеллирует к некоему «лучшему знанию национальными властями своего общества и его потребностей». Но лично мне категорически ничего не известно о том, что «властное знание» является «конституционной основой» и что именно эту «основу» следует применять в качестве главного критерия при оценке законности. Более того, мне вообще неизвестен термин «конституционная основа» в подобной транскрипции. Равно как и термин «конституционная сдержанность», которым Валерий Дмитриевич озадачил юридическую общественность некоторое время назад и над которым многие государствоведы безуспешно ломают головы. Хотя, похоже, что между ними есть нечто общее. Скорее всего, второе есть логичное следствие первого.

Видимо, Европейскому суду подобная трактовка также показалась не вполне убедительной. «Знание властями своего общества и его потребностей» — сомнительный тезис для оправдания неравенства граждан перед законом по гендерному признаку. И, наверное, именно поэтому ЕСПЧ, никогда ранее не критиковавший Конституционный суд России, назвал его позицию «гендерным предрассудком» и охарактеризовал выводы по жалобе Маркина как «основанные на чистом допущении и лишенные разумного обоснования».

Но Зорькин не привык к подобному обращению. За два десятилетия деятельности Конституционного суда, решения которого являются неоспоримыми и не подлежащими сомнению, он, похоже, и сам поверил не просто в их абсолютную истинность, но в божественную природу происхождения. Поэтому оценка, данная Европейским судом казуистически изящному конституционно-правовому обоснованию отказа Маркину, показалась ему незаслуженной и обидной. А значит, ничего не оставалось делать, как усмотреть в нежелании Страсбурга менять свои взгляды на содержание правовой аргументации, не допускающей учета каких бы то ни было «властных знаний», умысел на ограничение государственного суверенитета и прямое противоречие Конституции Российской Федерации.

Размышление второе. Весьма экстравагантным и труднообъяснимым представляется вывод председателя Конституционного суда о том, что «власти в принципе занимают приоритетное положение, в отличие от международных судов, для оценки того, в чем состоит публичный интерес». Может быть, я снова ошибаюсь, но, по-моему, после такого заявления следует немедленно денонсировать Конвенцию. Потому что все без исключения российские жалобы в ЕСПЧ основаны на несовпадении оценок «публичного интереса» в Конвенции «О защите прав человека и основных свобод» и в головах российских чиновников.

Председатель Конституционного суда не может не знать, что Федеральным законом РФ от 30 марта 1998 года Российская Федерация… признала «ipso facto (явочным порядком) и без специального соглашения юрисдикцию Европейского суда по правам человека обязательной по вопросам толкования и применения Конвенции и Протоколов к ней». То есть по всем вопросам Конвенции мы давным-давно сами для себя установили правило о приоритете международного суда в качестве специального противовеса традиционной национальной практике приоритета произвола «властей». И если между строк закона нет никаких тайных записей, исполненных невидимыми чернилами, вывод о приоритете внутригосударственных решений над решениями международного суда сделать просто невозможно. Иначе придется предположить, что для разрешения российских дел объединенной Европе необходимо привести свою правоприменительную практику в полное соответствие с российской. А это уже похоже на театр абсурда.

Более того, начиная с 1998 года мы сами себя обязали ежегодно целевым порядком увеличивать расходы федерального бюджета «на приведение правоприменительной практики в полное соответствие с обязательствами Российской Федерации, вытекающими из участия в Конвенции и Протоколах к ней». А значит, одной из главных задач председателя Конституционного суда должна быть задача по выявлению этих самых несоответствий и выработке предложений по их устранению.

И действительно, Конституционный суд немало сделал для сопряжения внутреннего законодательства России с решениями Европейского суда. Валерий Зорькин сетует на то, что «внедрение многих подходов и позиций Европейского суда в ткань российского правового пространства происходит непросто, большинство правоприменителей просто не готовы вот так напрямую этими подходами и позициями руководствоваться как обязательными».

Как-то все это плохо соотносится с его же предложением о выборочном исполнении решений Европейского суда, в зависимости от того, приняты они «во благо защиты прав и свобод граждан и развития нашей страны» или нет. Причем без учета субъективности оценки, что есть «во благо», а что нет. Потому что далеко не все, что является «благом» для государства, есть «благо» для гражданина. Собственно, для определения этой разницы и создан Европейский суд по правам человека, четверть всех обращений в который поступило из России. Счет давно уже перевалил за тридцать тысяч. И идут люди на эту сложную процедуру не от хорошей жизни — они вынуждены обращаться в Европейский суд, отчаявшись найти справедливость внутри своей страны.

Но председатель Конституционного суда предлагает выработать защитный механизм от исполнения его решений, которые опять-таки субъективно могут быть оценены как «затрагивающие национальный суверенитет» или «основополагающие конституционные принципы». Если критерием такой оценки станет уже известный нам принцип «лучшего знания национальными властями своего общества и его потребностей», то тогда нам действительно лучше честно признать неспособность выполнения взятых на себя международных обязательств и бежать подальше от общеевропейского позора.

Похоже, что умаление авторитета Конституционного суда надвигается вовсе не из Страсбурга.

Во-первых, даже если предположить, что некоторые решения ЕСПЧ в чем-то умаляют авторитет Конституционного суда, то это ни в какое сравнение не идет с вредом, которое нанесут ему поправки в закон «О Конституционном Суде», которые уже одобрил Совет Федерации. Кстати, и о пределе уступчивости следовало бы заговорить не в связи с «невежливо сформулированным», на его взгляд, решением ЕСПЧ, а именно в связи с этими поправками. Тем более что если Россия не исполнит решение Страсбургского суда, Совет Европы не рухнет, как и ЕСПЧ. В плохом свете будем выглядеть только мы сами. Как на международном уровне, так и внутри страны.

Во-вторых, если действующий состав Конституционного суда руководствуется при принятии своих решений не Основным Законом страны, а иными, не вполне правовыми основаниями, то такой состав надо немедленно принудительно менять. Это очень опасно и грозит реальным крушением основ конституционного строя России.