К чему приведет понятие «нематериальной» взятки, которое Генпрокуратура планирует ввести в УК

Как человек, знакомый с российской политической системой и практикой политических репрессий за последние годы, могу прокомментировать инициативу надзорного ведомства следующим образом — у нас и сейчас есть «резиновые» статьи, которые можно применять против любого человека, который в чем-то не согласен с властью. Это статьи 282, 282.1, 282.2 Уголовного кодекса — «об экстремистской деятельности». Кроме этого, есть восстановленная в УК РФ статья «Клевета». До отмены она очень активно применялась в российских регионах для борьбы с несогласными, а в Москве как раз применялась достаточно редко.

В общем, возможности давления есть и сейчас, без всякого ввода указанных законодательных новшеств. На практике количество людей, которые подвергались преследованиям по подобного рода статьям, относительно невелико. Сказать, что это какая-то тяжелая проблема, что преследуют массу людей, нельзя. Например, количество осужденных по экстремистским статьям в год составляет меньше сотни человек. А если добавить «клевету», то в период ее применения речь шла о нескольких сотнях приговоров.

В целом логика власти понятна — силовые структуры хотят получить возможность максимально расширить собственные полномочия.

У нас понятие «нанесение имущественного ущерба» — если мы говорим о чиновниках — очень сомнительно. Помню, было в середине нулевых известное уголовное дело против тогдашнего мэра Пятигорска Шестопалова, которого обвинили в том, что он за счет муниципального бюджета купил бронированный автомобиль. А до этого на него было покушение. И вот покупка бронированного автомобиля трактовалась как злоупотребление полномочиями и нанесение ущерба, хотя есть масса других случаев, когда за счет бюджета покупаются автомобили для чиновников и это никаким ущербом не считается.

В суде невозможно будет доказать «торговлю влиянием» или использование сексуальных услуг для продвижения по службе. Но в мире тоже есть некоторые тревожные тенденции, которые и до нас сейчас доходят, хотя не очень активно. Например, понятие «сексуальное домогательство» трактуется чрезвычайно широко. Во многих странах зачастую выносится обвинительный приговор на основании лишь утверждений человека и без наличия каких-либо вещественных доказательств.

Вспомним пример бывшего президента Израиля Моше Кацава, которого осудили на основании показания женщины о том, что он лет десять назад якобы к ней домогался. Никаких доказательств, кроме слов этой женщины, не было, и тем не менее... Оказание сексуальных услуг для продвижения по службе — это еще относительно узкая трактовка, потому что в приведенном примере вообще никаких услуг не было, а было только голословное обвинение, не подкрепленное никакими доказательствами.

Проблема правоприменения именно в этой сфере существует во многих развитых странах, на которые в прочих случаях мы призываем ориентироваться. Но вряд ли это тот случай, когда полезно брать с них пример.

Вообще проблема нашего правосудия состоит в том, что масса обвинительных приговоров выносится на основании чьих-то свидетельских показаний. Вспомните известное дело «Евросети». Грубо говоря, на основании показаний одного человека предъявили обвинение десятку людей. Причем у этого свидетеля никаких вещественных доказательств не было. Все, что было, — голословные утверждения. И таких дел масса.

Часто, например, фабрикуются уголовные дела по статье «Угроза убийства». Вы заявите, что я вам угрожал, и никаких свидетелей нет, записей нет — ничего нет, а есть только ваше слово против моего. И суд считает возможным такие дела рассматривать. Я считаю, что такие дела нужно запретить рассматривать. Если в деле нет вещественного доказательства, а только некое голословное утверждение человека, то это вообще не должно приниматься.

Я привожу примерные аналогии законов, которые применяются по принципу «как Бог на душу положит», то есть как захотим, так и сделаем.

Правоохранительные органы не только у нас, но и во всем мире заинтересованы в экспансии своих полномочий и в том, чтобы меньше утруждать себя сбором доказательств. Так что ничего удивительного и неожиданного тут не происходит.

Зная особенности нашего правоприменения, можно предположить, что закон, в случае его принятия, снова будет работать против неугодных и только в нужный момент. И здесь мы подходим к другому важному моменту. В ситуации нынешней судебной системы судов общей юрисдикции, когда любой судья может быть отстранен от должности квалификационной коллегией вышестоящего суда по любому абсурдному обвинению, есть все стимулы, чтобы судьи работали в режиме телефонного права.

До тех пор, пока издержки отстранения судьи от должности не будут сопоставимы с издержками импичмента президента — как это, скажем, есть в США или Великобритании, где нужно квалифицированное большинство депутатов парламента для отстранения судьи от должности, — суды и будут так работать. А у органов исполнительной власти будет удобный повод объяснять: мол, это не мы, это суд так решил. Но фактически судьи высших судов назначаются президентом, а судьи нижестоящие подлежат отстранению квалификационными коллегиями судей вышестоящих.

Впрочем, следует отметить, что даже если Буксман  что-то заявил, это не гарантирует того, что закон будет внесен президентом или правительством. Это еще «бабушка надвое сказала». Буксман явно не относится к числу людей, принимающих решения в стране.

Нам нужен однозначно трактуемый закон. Любые возможности неоднозначной трактовки закона — путь к его произвольному применению.

Не должно быть так, как сейчас в нашем Уголовном кодексе, когда за одно и то же нарушение можно получить реальный срок, а можно — условный. И все остается на усмотрение судьи, что напрямую стимулирует его решать эти вопросы за деньги.

Материал подготовили: Елена Николаева, Мария Пономарева, Роман Попков