Особое видео: RESET. ПЕРЕЗАГРУЗКА

Запрещать или…

ЛГ: Итак, о перевоспитании. Первый канал прервал показ сериала «Школа». Его место на две недели займут соревнования из олимпийского Ванкувера. Не исключено, что на фоне обрушившейся на сериал критики Первый канал воспользовался Олимпиадой, как говорят некоторые эксперты, чтобы сделать перерыв и продумать дальнейшие свои действия. Хотя генеральный директор канала Константин Эрнст заверил, что после Игр все будет как раньше. Вот такая ситуация. Скандальный сериал «Школа».

ПШ: Лев, на самом деле, с кем ни поговоришь… Вот ты сколько минут смотрел этот сериал? Десять?

ЛГ: Ну, я смотрел минут пять.

ПШ: Я тоже пятнадцать минут смотрел. Но на самом деле фильм-то обсуждается и бурно обсуждается. Что это — возмущение? Или это новое слово — эксперимент Эрнста? Что?

ЛГ: Нет, главный вопрос в чем — запрещать или нет? Я вот так скажу: нужна цензура, но не политическая.

ПШ: А цензура культурная.

ЛГ: Даже не могу это цензурой назвать.

ГИ: У нас почему-то в последние годы никак не заканчиваются попытки создать некий орган нравственной цензуры. И вот, собрав десяток или два десятка нравственных людей, обеспечить какой-то надзор за всем обществом. Вы знаете, по-моему, в России это вряд ли удастся сделать и вряд ли нужно. Вместо того чтобы работать с такими материалами, как «Школа», повседневно и давать им оценку, внедряя в общественное сознание критическое отношение к подобным фильмам или к ряду других программ и передач на радио, телевидении, в книгах, мы хотим возложить эту обязанность на какую-то группу лиц. На самом деле эта обязанность будет реализована, если будет возложена на все общество.

ПШ: То есть переключать.

ГИ: Да. Учить переключать. Учить отказываться. Мы в прошлом году приняли достаточно декларативную норму — она называется «Обязанность духовно-нравственного воспитания». Обязанность духовно-нравственного воспитания учреждений культуры, учреждений образования, всех органов государственной власти и лиц, занимающихся образованием детей.

ЛГ: Я-то думал, что это обязанность семьи.

ГИ: Да. Обязанность семьи. Но она носила всегда моральный характер, нравственный характер. И те общинные отношения, которые были, и личностные позволяли это регулировать только нормами морали. И если мама говорила, что это плохо, то для ребенка это был авторитет, и он уже так не делал. Но мама и папа сейчас с детьми меньше общаются, чем Интернет, телевидение и какие-то другие непонятные средства массовой информации. Происходит обезличенное воздействие на человека. И это обезличивание мы должны уже регулировать с правовой точки зрения. И показывать мамам и папам, что у них есть не только обязанность одеть и обуть ребенка, а обязанность разъяснить ему, что в этом мире происходит.

ЛГ: Давайте возьмем сериал «Школа» как пример. Понятно, что там показывают если и приукрашенную, но все-таки правду. Такие школы тоже есть. И что делать с этим? Посмотреть с ребенком, потом объяснять ему, что вот это плохо, а это нет?

ГИ: Нет. Наверное, не стоит смотреть с ребенком. После того как несколько раз посмотришь сам, понятно, в чем ценность этого фильма. Ценность этого фильма в том, что это подростковый взгляд на действительность. На проблему приобщения подростка к взрослой жизни предложили посмотреть глазами ребенка. Того же самого подростка. И поэтому фильм, я думаю, и вызвал интерес.

Но с другой стороны, когда мы смотрим на какую-то жизнь глазами подростка, то мы с вами отходим от неких возможностей передачи подростку культурного кода нации, культурных ценностей, исповедуемых взрослым человеком. Если в обычной ситуации задача воспитателя, если это учреждение культуры, или задача самого учреждения культуры и образования — дать код культурный, то в этом фильме такой задачи не ставится. В этом фильме задача просто наблюдать, что будет дальше. Может быть, в последующих сериях мы увидим, как выросли эти подростки, и они больше будут приобщаться к ценностям взрослого мира. Но пока это подростковый взгляд, поэтому он и не воспринимается взрослым человеком.

ПШ: Наверное, должна вырасти еще и режиссер этого фильма. Подрасти.

ЛГ: А я бы так не стал говорить. Мне кажется, что надо устраивать дискуссию по этому фильму. С режиссером…

ПШ: Так она идет в обществе.

ЛГ: Понятно, что она в обществе идет.

ПШ: А в смысле, на телевидении…

ЛГ: Прямо там же. На Первом канале устроить дискуссию.

ГИ: Да, надо. Дискуссии идут. И проходят они в разных формах. И это надо обсуждать. Ничего здесь страшного нет. Мы недавно внесли изменения в понимание того, что мы должны дать второе высшее образование режиссерам, дирижерам и композиторам.

ЛГ: Какое?

ГИ: Второе высшее образование — режиссер. Почему мы делаем исключение и нашли деньги сейчас, чтобы давать второе высшее образование режиссерам? Потому что на режиссуру приходили люди с большим жизненным опытом или с каким-то жизненным опытом. И нас убедили: для того чтобы были режиссеры, давайте второе высшее образование. Сейчас государство оплачивает только в этой сфере. Сейчас государство нигде не оплачивает, кроме военного, это второе высшее образование.

ЛГ: То есть, если я хочу стать режиссером…

ГИ: И если вуз, в который вы будете поступать, рекомендует вас, то вы можете образование второе высшее получать.

Здесь другой режиссер. Режиссер-подросток. Может быть, талантливый, который перескочил, наверное, нравственные ступени развития. И я думаю, что для него, для этого режиссера, не очень понятна этика Чехова, или нравственность Толстого, или еще что-то. Вдруг неожиданно я у Чехова вижу: он пишет в ответ на критику, что он не описывает все те страсти, которые творятся с несовершеннолетними детьми, в своих произведениях. Он сказал, что описывать развратных и пьющих детей «нехудожественно».

ПШ: И все.

ГИ: Да. Он ничего не написал по этому поводу. Но вы знаете, это его письмо переиздается, оно анализируется, оно описывается. И оно описывается в его биографии как один из важнейших этапов выдавливания из себя по капле раба. Он видел, наверное, что в самом описании этих детей есть интерес. Как бы художественно или не художественно была показана эта жизнь, она интересна для нас. Мы все родители, мы хотим детей воспитывать. И в этом смысле я не могу оценить фильм, я не профессионал. Художественный он или высокохудожественный, но то, что Чехов считал все это малохудожественным, — традиция, я думаю, русской литературы.

ПШ: Для вас это планка.

ГИ: Возьмем Пантелеева или кого-нибудь из позднейших, кто писал о детях. Или возьмем Лиханова, которому очень хорошо известна жизнь трудных детей во всех детских специальных учреждениях, — мы увидим, что, в целом русская литература, современная русская литература этого придерживается.

ЛГ: Чтобы завершить дискуссию на эту тему, давайте главный вопрос: запрещать или не запрещать? Я так понимаю, что вы отвечаете «не запрещать».

ГИ: Не запрещать.

ЛГ: Но противопоставлять.

ГИ: Хотелось бы, чтобы люди, которые приняли решение о создании этого фильма, которые профинансировали создание этого фильма, могли понимать, за что они отвечают. Могли понять, для чего они это делают. Какие последствия это будет вызывать? Если они хотели, как говорят, вызвать интерес к этой теме, чтобы люди это обсуждали, — это одно. Если они понимали, что к началу Года учителя показывать фильм, который учителями не будет восприниматься, и будет создан такой критический настрой по отношению к этому фильму в обществе, — то это другой вопрос. И для нас ни в коем случае не запрет, но возможность вести дискуссию с создателем этого фильма и возможность в обществе свободной оценки — чрезвычайно важна. Я могу сказать, что важнее дискуссия, которая возникла, чем сам фильм.