Нуждается ли Церковь в обновлении. Что есть экстремизм. Каким должен быть священник

Экстремизм или мировоззренческая полемика?

ЛГ: Итак, вторая часть. В Институте Европы Российской академии наук состоялась научная конференция, посвященная роли религиозного фактора в современном обществе. В ней приняли участие ученые, представители власти и религиозные деятели России. В своем выступлении наш сегодняшний гость отметил, что любые проявления экстремизма и национальной нетерпимости нуждаются в обличительной реакции общества. Однако (я вас процитирую) такой подход «не предполагает автоматического объявления экстремистскими любых высказываний, которые говорят об истинности или ложности той или иной системы взглядов».

И еще одна цитата. «Толкование закона в связи с этим различием — унижением личности и пропагандой превосходства личности, с одной стороны, и утверждением истинности или ложности тех или иных взглядов, с другой стороны, — необходимо обсудить, уяснить и исследовать, для того чтобы помочь нашим государственным органам более четко определить, что из себя представляет религиозный или политический экстремизм», — отметил наш сегодняшний гость. Так что он из себя представляет?

ВЧ: Это очень и очень интересная тема. Я даже думаю, что мы с организатором этой конференции, а также с нашими друзьями из светских вузов, из Академии наук и из мусульманской общины, которая чаще всего обвиняется в экстремизме, проведем, наверное, какой-то круглый стол на эту конкретную тему — что есть экстремизм, а что не есть экстремизм.

Я являюсь одним из членов экспертного пула ОБСЕ, который занимается законодательством о религии и убеждениях, и мы над этой темой бились очень много лет. На самом деле ответ очень простой. Между прочим, он зафиксирован в нашем праве, правда, немножко противоречиво зафиксирован. Если ты утверждаешь, что ты лучше другого человека потому, что у него другая религия и другая национальность, это плохо. Но если ты говоришь, что моя религия лучше, это нормально. Полемика между разными вероучениями, так же как и между разными политическими и иными системами взглядов, была всегда. То есть сказать, что кто-то дурак, потому что он мусульманин, — это преступление, это экстремизм. Сказать, что исламская община хуже православной, потому что мусульмане нехорошие люди, — это экстремизм. Сказать, что ислам лучше православия или что православие лучше ислама, — это нормально. Это неотъемлемая часть свободы и совести.

Вокруг этого весь спор. Он ведь сегодня происходит и в судебных залах, и на уровне государственных органов. Я считаю, что нужно сохранить свободу мировоззренческой полемики и в то же самое время жестко пресекать заявления, которые принижают человека по национальному или религиозному признаку. И жестко ограничивать распространение тех идеологий, которые, как мы знаем из практики, явно ведут к насилию, — тот же нацизм, тот же фашизм, некоторые религиозно-политические системы.

ЛГ: Тогда скажите, пожалуйста... Мне кажется, что в связи с последними событиями на Ближнем Востоке (я имею в виду так называемые арабские революции — Йемен, Ливия, Сирия и т.д.) несколько размылось представление о том, кто экстремист, кто не экстремист, кто агрессор.

ВЧ: Оно всегда немножко размыто. Есть определенная серая зона. Если бы ее не было, то не было бы судебных споров и споров ученых и политиков на эту тему.

ЛГ: Конечно. Как Церковь к этому относится? Как она смотрит на эти конфликты?

ВЧ: Конфликты были всегда, и очевидно, что на Ближнем Востоке в течение многих веков сталкивались очень разные интересы. Интересы Запада, интересы азиатских стран, в частности Китая, интересы христианского Востока, интересы России, интересы разных бизнес-компаний, будь то сырьевые или иные. Просто важно, чтобы эти столкновения интересов, которые естественны для испорченного грехом мира, не приводили к массовому кровопролитию и к тому, что народы лишались бы права делать свой собственный исторический и политический выбор. Это тоже часто бывает. Народ хочет одного, а ему настойчиво навязывают другое.

Я надеюсь, что после тех перемен, которые произошли и которые, наверное, не могли не произойти, потому что многие политические режимы на Ближнем Востоке явно себя изжили, народы смогут самостоятельно и свободно устраивать свою жизнь так, как им нравится, при этом уважая другие народы и разные этнические группы и религиозные общины внутри самих себя.

ЛГ: Видите ли, здесь все не так просто, как мне кажется. Потому что на смену этим диктаторам (будем их так называть — тот же Каддафи, например) могут прийти люди совершенно неуправляемые. Если с этими правителями можно договориться…

ВЧ: К этим привыкли. С ними договаривались много десятилетий. Но все меняется рано или поздно. Я думаю, что в этих странах сегодня есть несколько политических сил, которые будут бороться друг с другом и которые, очевидно, будут использовать в том числе внешнеполитическую аргументацию для достижения внутриполитического успеха. Это неизбежно. Палестинская проблема будет подниматься много раз. Проблема отношений с Западом будет подниматься много раз. Проблема внутриарабских противоречий, в том числе и религиозных, будет подниматься много раз.

Но так или иначе мудрость и самих политиков этих стран, и тех, кто пытается им помогать, по-моему, должна заключаться в том, чтобы каждая из групп при всей целостности своих убеждений нашла адекватное своей численности и своему влиянию место в политической системе. Когда некоторые пытаются сказать, что вот эту политическую силу мы потерпим, а эту нет, это закладывает еще один конфликт. Нужно, чтобы в том же Египте и иных арабских странах, которые сегодня переживают период политических реформ, каждая из политических сил, в том числе и люди религиозно ориентированные, могла получить адекватную возможность влиять на национальную политику.

ЛГ: Хорошо. Спасибо. На этом наша вторая часть заканчивается. А в третьей части мне хотелось бы поговорить о том, чем живет Русская православная церковь, как она устроена и есть ли внутри Русской православной церкви вертикаль власти.