Бонапартистский режим Путина. За что боролись люди на Болотной? Перспективы рабочего движения

Путин выстроил бонапартистский режим

Роман Попков: Здравствуйте. В сегодняшнем «Ресете», который веду я, Роман Попков, мы беседуем с Анатолием Барановым, редактором «Форума.МСК», одного из наиболее ярких и интересных порталов Рунета.

Скажите, пожалуйста, вот вы — человек левых взглядов, правильно?

Анатолий Баранов: Я бы даже сказал, последовательно, а то и радикально левых.

РП: Давайте рассмотрим ситуацию с точки зрения человека левых взглядов. Сегодняшнюю, текущую.

Есть такая концепция, что в современной России мы имеем дело вовсе не с капитализмом и даже не с олигархатом, а с феодализмом. Точнее, с неофеодализмом. То есть это абсолютизм, даже не очень просвещенный — феодальная вертикаль и все такое прочее. И в этой связи по поводу Сахарова, Болотной — всех этих процессов гражданского общества — говорят так: вышел креативный класс, вышли «рассерженные горожане», мелкие буржуа… Может, это и логично: раз тут феодальный строй, значит, мы идем к буржуазной революции. И людям левых взглядов стоило бы принять это как данность и быть пока союзниками?

АБ: Мы очень длинную цепочку выстроили. Надо ее по звеньям немножко уточнить.

РП: Давайте.

АБ: Итак, с конца. Вовсе даже не креативный класс вышел на Болотную площадь. И на Сахарова. На Болотной социологии не было, а на Сахарова социологию проводили троцкисты. На самом деле там срез людей по профессиям, по роду занятий был примерно такой же, как в среднем по Москве. Там были рабочие. Были в большинстве своем никакие не мелкие буржуа, а наемные работники, то есть пролетариат. Сейчас принято говорить — новый пролетариат, потому что они не в солярке, не в ватниках. Но это наемные рабочие, которым, кроме собственного труда, нечего продать. Были в том числе классические рабочие. И пенсионеры — бывшие трудящиеся. Это основная масса. А процент буржуазии и креативного класса был примерно средним по обществу, то есть по нескольку процентов.

Так что это некоторое заблуждение — я подозреваю, сознательно прививаемое: вроде как в Москве креативный класс, а в регионах пролетарии. Это была большая опасность, и эта опасность реализовалась. То есть оппозиция здесь проиграла. Она не смогла доказать общественному мнению, что никакой не креативный класс выступил против власти, а выступили «рассерженные горожане». И можно было приехать в Воронеж — как я и сделал, кстати говоря, 4 февраля. Приехал и выступил там. Меня очень хорошо приняли. «Дорогие товарищи, я такой же, как вы. И на Сахарова, на Болотную, вышли такие же, как вы». И люди мне поверили, потому что это правда.

В общем-то, эти акции прошли же по всем городам, просто не столь массово, как в Москве и Петербурге. И вранье, дикое вранье, что провинция как-то сильно не любит Москву. Я в конце этой зимы возвращался по трассе М4. Ко мне дважды подходили совершенно незнакомые люди, причем не где-то там в городе. Ну ладно, подошли бы в Ростове — какой-нибудь университетский профессор. Нет. Один раз подошел человек на бензозаправке — даже не в Каменске, а в районе Каменска-Шахтинского, а другой — тоже где-то там в степи. Я кофе остановился попить. Человек видит: лицо непонятно чье, но где-то, кажется, видел. И московские номера на машине. Дважды люди подходили: «Вы там молодцы, вы там держитесь; мы ненавидим Путина также, как и вы, — не думайте, мы вас поддержим». Абсолютно незнакомые люди, от которых мне ничего не надо было. И им от меня тоже. И таких примеров — миллион.

Теперь обратно отмотаем цепочку. Насчет феодализма. Неофеодализм — это не феодализм. Да, действительно, у нас в обществе идет процесс социокультурной деградации. Он касается общественного производства: оно примитивизируется, упрощается. Он, естественно, касается и других сфер жизни: культуры, социальных процессов — политики в том числе. Этот процесс, кстати говоря, не наш, уникальный. Он идет во всех странах, которые переходят к постиндустриальному укладу. Об этом еще Тоффлер писал 20 лет назад.

На самом деле переход к постиндустриальному укладу реанимирует более архаичные по отношению к буржуазному строю элементы предыдущих эпох. Причем не только феодальной, но и рабовладельческой. Другое дело, что у нас процесс социокультурной деградации принял какие-то нечеловеческие размеры. Мы действительно провалились из недостроенного социализма не в капитализм, и даже не в эпоху первоначального накопления капитала, а в эпоху, близкую к Смутному времени, когда в недрах феодального общества только формировались буржуазные отношения — они же долго формировались на самом деле. И российская промышленность намного старше, чем капитализм, как и любая другая. Но суть от этого не меняется.

Мы не повторяем старый феодализм: мы строим новый микст — не сами строим, не сознательно. Социализм надо строить сознательно: упорно и по плану. А вот деградировать очень легко. Предела совершенству здесь нет: в принципе можно провалиться до каннибализма (и ничто не помешает). И вот эти деградантные элементы присутствуют сегодня в нашей жизни, куда ни ткни. На самом деле путинский режим не уникальный: это бонапартистский режим — этому определению уже 150 лет, даже двести. Луи Наполеон…

РП: Это XIX век, да? Третья империя?

АБ: Аналогии были и в более поздние эпохи в других странах, но это первая модель. Вот примерно то, что у нас. У нас появились новые дворяне. Единственно, что они не вешают себе графские титулы, но сегодняшний Нарышкин — не менее настоящий Нарышкин, чем прежний. А если посмотреть по имущественному состоянию, так те Нарышкины еще и позавидовали бы. Но бонапартистский режим — не такой уж древний. Это не эпоха Ивана Грозного. Все-таки XIX век. Хотя тоже не отрадно. Когда мы говорим о том, что наши акции протеста напоминают акции протеста буржуа эпохи Великой французской революции… Ну, похожа свинья на коня, только хвост не такой.

РП: О перспективах протеста и тех идейных — идеологических — векторах, которые могли бы вдохновить протест, мы поговорим во второй части нашей программы.