Когда первые фото пресловутого мегасундука Louis Vuitton появились в соцсетях, когда отвисли челюсти и пошли перепосты, оппозиционная общественность отреагировала предсказуемым образом: «Вопиющая безвкусица в сердце Родины!», «Изуродовали Красную площадь!», «Вот что можно отгрохать при помощи всесильных коррупционных связей!».
Ну и, разумеется, писали о том, что сундук неподалеку от гробниц великих князей, царей, властителей особенно дико смотрится на фоне бесконечной трескотни насчет «духовных скреп» и всесокрушающей борьбы за нравственность, как-то не очень сочетается с осуждением президентом Путиным «дикого капитализма», потому как сам есть сущностный символ капитализма. А если учесть размеры сундука, его раскраску и опять же место его сооружения, то можно сказать что да, это символ капитализма, довольно-таки диковатого.
Родились миллионы язвительных и возмущенных вопросов.
Например, куда делись ряженые московские «казаки» с нагайками и крестами? Как пикетировать арт-галереи и грозить художникам — они тут как тут, а как устроить акцию против реального плевка в национальную святыню, бросить вызов крупному бизнесу и слившемуся с ним в коррупционной связи чиновничеству — их, «казаков», и близко нет.
Или: где пламенные речи Мизулиной, Нарочницкой и прочих дев, жриц Третьего Рима? Где Милонов, в конце концов? Сундук Louis Vuitton у них с Содомом не ассоциируется? Где вообще все эти легионы «патриотов», появившихся в последние годы? Они ведут денно и нощно борьбу по всем фронтам: пишут доносы на блогеров, требуют дыбы для кощунниц, устраивают монархические выставки.
Куда смотрит наша героическая Федеральная служба охраны, без санкции которой на Красной площади ни в одном здании даже лампочку не вкрутишь? Получается, на сундук была санкция ФСО? То есть на прогулки 20 человек с белыми ленточками нужно бросить все силы ФСО и МВД, спасти Красную площадь, уберечь. А сундук размером чуть ли не с линкор, по мнению ФСО, для Красной площади самое оно.
И так далее, и тому подобное. Все это очень эмоционально и справедливо.
И вот государственные и окологосударственные машины зашевелили шестеренками. На сундук набычились госдумовские коммунисты и жириновцы, Общественная палата заговорила о «сакральных местах». И наконец вердикт Администрации президента, безжалостный, как щелчок наручников: не быть сундуку! Ну и мэрия тоже что-то казнящее сундук провозгласила вдогонку. Начались работы по демонтажу невиданного чуда.
И что вы думаете, все вздохнули облегченно? Нет! Ровно та же публика, которая до этого ужасалась по поводу «монстра», начала новую арию:
«Ну конечно, сундук им помешал, других проблем в стране нет!», «У нас сироты гниют в детдомах, кадыровцы по Москве с золотыми пистолетами катают, а в АП сундук какой-то рушат!», «Да вообще-то на Красной площади головы людям рубили и сажали на кол, какое к черту сакральное место?» «Во как, по щелчку из Кремля любой бизнес-проект можно зарубить, разорвать все ранее достигнутые соглашения!».
А когда стало ясно, что демонтаж сундука-павильона и отмена запланированной в нем выставки «Душа странствий» лишит фонд помощи российским детям «Обнаженные сердца» средств, то тут уж понятно, какой эмоциональный накал был достигнут: «Ничего святого!»
Сундук на Красной площади — явление, конечно, исключительное в архитектурном плане, но в социально-психологическом аспекте эволюция реакции на него исключением не является.
Ведь ровно то же самое было вокруг ситуации с пресловутыми рынками. Даже далекая в целом от националистической политоты публика возмущалась, декларировала без устали свое отвращение:
«Вот она, путинская Светлая Русь: грязь кругом, криминал, полиции на все начхать, она туда носа не кажет, живет на откатах от этого антисанитарного бизнеса! Вот он, собянинский лучший город Земли: национальные гетто, на улицу выйти страшно, русских бабок, торгующих пучками укропа со своего огорода, гоняют, а на мафию, отстегивающую и ментам, и в воровской общак, управы не найдется!»
Совсем уж ультралеваки, а также «левые либералы» (есть такой российский мировоззренческий феномен, живут на «Эхе Москвы» и возле «Эха Москвы») на тему этнопреступности и овощебаз помалкивали, но все остальные образованные горожане не помалкивали, пребывали в перманентном возмущении.
Когда же стартовали полицейские рейды, когда начали создавать эти специальные территории для задержанных нелегалов, когда рынки и овощебазы начали шмонать и закрывать, у большинства образованных горожан с активной жизненной позицией реакция оказалась странной, но в целом предсказуемой.
Про «торжествующий фашизм» кричали в основном те самые леваки и «левые либералы», но и горожане с позицией эту свою позицию решительно противопоставили действиям властей. Говорили и про «концлагеря в центре Москвы», и про новую волну коррупции, связанную с переделом жирных московских овощных пирогов, и негодовали с отвращением, когда ОМОН вел цепочкой пленных азиатов, заставив их положить друг другу руки на плечи. Это была и «новая волна полицейщины», и «попытка отвлечь общество от настоящих проблем бытовым национализмом», и даже «очередной удар по мелкому бизнесу».
И таких примеров реакции на любые действия властей, которые формально можно истолковать позитивно, становится все больше.
И знаете, что я думаю? Это вовсе не проблема общества, реагирующего так, как оно реагирует. Это проблема власти, которая уже не может рассчитывать ни на какую симпатизантскую оценку никаких своих действий, даже если эти действия являются удовлетворением требований этого общества.
Ну не знаю, если Путин вдруг не только освободит, но и реабилитирует всех узников Болотной — может быть, тогда публика не отыщет, как на это можно было бы негативно отреагировать. Реализация любых других программ, удовлетворение любых других запросов будет вызывать только одно — еще большее раздражение, еще большую критику.
Это, пожалуй, один из самых тревожных симптомов болезни нашей политической системы.
Материал подготовили: Виталий Корж, Александр Газов
Комментарии