Соседи

Акакий Асатиани, председатель Союза традиционалистов Грузии, ч. 2

ПШ: Вы действительно считаете, что Америка во многом спровоцировала эту войну?

АА: Я не смогу на суде это доказать. Они технично это сделали. Но безусловно. Знаете, вы можете меня спровоцировать не тем, что сказать: «Давай, я здесь. Ты давай двинь кого-то. А я тебе…» Я могу сказать, что вообще не делай, но не бойся, если до этого дойдет. Смотря какого я психического склада. Это возможно легко изучить.

ПШ: Ощущал.

АА: Ощущал, да, что не посмеют, не перейдут. Нужно на этом строить политику. А я говорил, что перейдут. Я говорил за несколько месяцев. Это имеет принципиальное значение для России. То, что это хорошо-плохо. Это я считаю, что плохо. Перейдут.

ПШ: Война вообще плохо.

АА: Война — плохо.

ПШ: Никто ее не хочет.

АА: Надо исходить не из того, как ты хочешь. Вот, Россия поступала, как хочешь ты. Она будет поступать, как хочет она, как она считает правильным. Спорить, насколько это правильно само по себе, смысла не имеет. Надо исходить из данности, если ты, ответственный политик, патриотический политик, руководишь своей страной — а по-другому быть не может, — ты в первую очередь это должен учитывать. А не то, что кто-то приехал — вице-президент Чейни — и сказал, что ты молодец. То ли он сказал о прошлом, то ли о будущем — давай разбирайся. Вот и дошло до этого дела.

ПШ: Есть ли у вас друзья среди абхазов, среди осетин?

АА: Есть. Для меня честь, что я, например, считаю, что в сегодняшнем руководстве есть люди… Вот Сергей Шамба, например. Мы друзья в принципе. Мы встречались. В свое время я участвовал в компромиссном решении по вопросу Абхазии. Кстати, здесь, в России, об этом мало знают. И что Гамсахурдиа, и я — мы не упраздняли Абхазию. Наоборот. Мы достигли такого компромисса, который тогда ошарашил и грузинское общество, и Москву.

То есть мы смогли найти компромисс по кадрам. Был избирательный закон, согласно которому все вопросы основные — конечно, в Верховном совете Абхазии — могли решаться лишь двумя третями голосов. А абхазы и грузины там разделенные были. Выборы. Такие модели в Ливане в свое время были, в Боснии и Герцеговине. Потом, после нас. То есть это из Ливана исходило.

Были избирательные округа, что избирался, например, только грузин или абхаз. 28 абхазов, 26 грузин. Еще 11 — остальное население. Но друг без друга две трети — абхазы и грузины,— не могли составить. То есть они вынуждены были в любом случае всегда искать компромисс.

Были согласования кадровые: кто занимает силовые посты — первый заместитель, премьер, тому подобное. И они слово свое держали. Даже когда нас свергли, они свое слово держали. Другой вопрос, что новая власть в Грузии, незаконная, она полезла туда и начала эту войну.

Южная Осетия — другой вопрос. Вообще странная вещь: все этнотерриториальные конфликты внешне похожи друг на друга. А если приглянешься, то абсолютно отличаются. Даже внутри одной страны. Вот как у нас.

То есть нам удалось найти компромисс. Кстати, немногим в Грузии это понравилось. Потому что, к сожалению, при Союзе такая ментальность появилась, что Москва жмет на нас, а мы будем жать на Сухуми и Батуми. Освобождение некоторые восприняли так: а на нас уже никто не будет давить, а мы вот дожмем до конца. То есть тогда не надо было обижаться, зачем же ты на Москву обижался, если ты сам то же самое делаешь, когда у тебя есть такая возможность.

Я исходил из этого, и Гамсахурдиа учитывал это, что 80 тыс. человек — это этнос, который вообще-то в мире специально сохраняют. Это очень интересные люди, с интересными традициями.

Причем у нас было совместное грузинское средневековое царство. Называлось царством абхазов и грузин. Наши цари именно так именовались. То есть все это было забыто.

И почему-то некоторые люди, которые вроде интеллектуалы, потребовали крови. И почему-то потребовали, чтобы Сухуми должен был абсолютно подчиняться. А я думаю, что свобода не то, что на карте страна появляется как государство. Свобода есть свобода. И свобода для всех и для каждого. Тогда только она настоящая.

Я думаю, что это было одним из главнейших достижений нашей власти, «Круглого стола» во главе с Гамсахурдиа, что мы смогли найти общий язык. И я свою лепту в это внес. С тех пор я всегда убеждаюсь, что абхазы это помнят и ценят. И я их ценю. Потому что с их стороны это тоже был смелый поступок. Я считаю, что у них большая доля правды. И более того, я считаю, что мы виноваты перед ними. И перед осетинами. Когда ты больше, виноват в любом случае ты.

ПШ: Так же как и Россия — больше.

АА: Всегда. Например, я, когда в России ставили вопрос после войны, что проигрываем пропагандистскую войну… Мы говорили то же самое, когда с абхазами была война, с осетинами. Проиграешь всегда. Такую войну в пропагандистском смысле не сможешь ты выиграть.

Один американец, который руку набил на пропаганде, мне объяснял еще в те времена: понимаете, говорит, когда у вас проблемы с Советским Союзом, мой мальчик войдет в комнату и спросит: «Папа, а он откуда?» — «Из Грузии». — «У них что такое?» — «У них проблемы». — «С кем? На карте покажи. Вы такие… Союз огромный». Мальчик говорит: «Поддержи их». Но когда вы то же самое с абхазцами будете делать, он скажет, что поддержи абхазцев.

Это выиграть невозможно. Кто больше, всегда проиграет пропаганду. И слава Богу.